Ритуальные жертвы
Часть 1. Аморальные уроды
7. Аморальные уроды. Он.
Воскресное богослужение в Пресвитерианской церкви Полсона обычно начинается в 11 утра, а значит Камил должна быть где-то здесь, в толпе религиозных идиотов. Ищу ее глазами среди блаженных одухотворенных лиц и становлюсь только злее, раздраженней. Овцы пришли в дом пастыря, а тут их поджидает кровожадный серый волк, признайте, ситуация не лишена некоторой доли иронии.
- Клаус, - кто-то хлопает меня ладонью по спине. Камил стоит на дорожке, ведущей ко входу, в ужасном розово-зеленом пышном платье и выглядит по шкале нелепости сразу на 10 пунктов из 10 возможных. Красивые девушки и строгая религия несовместимы.
«Красивые девушки носят узкие джинсы, футболки навыпуск и пахнут как мы, пахнут нашей породой» измывается, сидя на левом плече, неумолкающий ни на миг змее-дьявол. У нас с ним выдалась отличная совместная суббота в домике у лодочной станции: алкоголь, онанизм, 2 заплыва в холодной воде озера Глупцов, алкоголь и опять онанизм.
- Ты со мной или где-то еще? – улыбается глупышка Камил, не замечая дьявола, обоих дьяволов сразу.
- Нужно поговорить.
- Пойдем в учебную комнату, там как раз закончили заниматься взрослые, а у детей сегодня нет занятий, Иеремия заболел.
Что еще за Иеремия?
- Веди.
Комната, где изучают Евангелие местные кальвинисты, обставлена скромно и без вкуса, протестанты те еще спартанцы, уж лучше католики, грешащие не меньше, но хотя бы с размахом: в бархате, позолоте и с бокалом прохладного вина.
- Ты хотел поговорить о чем-то конкретном? – Камил села за одну из парт, стоящую перед учительским столом, а я сел задом на крышку стола перед ней, ибо грешен я, отче.
- Вспоминай, - шепнул я и наивный открытый взгляд Камил О'Коннелл тут же помрачнел.
- Опять?! Сколько можно играть с моим мозгом?
- Я твой парень, таков уж мой скромный удел.
- Ты такой же мой парень как я хоккеист на траве! Неужели это действительно настолько необходимо – каждый раз подчищать за собой?
- Для твоего же блага, Камил.
Осуждающий взгляд посверлил меня пару секунд и О'Коннелл сдалась.
- И о чем мы поговорим на этот раз, Клаус? Истязания отца, отец, который оказался отчимом, тысяча лет скитаний, в попытке сбежать от отца, убийство отца колом из белого дуба, что теперь? Отец внезапно воскрес и весь цикл запущен по новому кругу?
- Моя сестра. Я ее укусил, это было впервые, а еще оскорбил, не так, как обычно… по личным причинам, и не знаю, что мне делать теперь…
- Сделай вид, что так оно и должно быть, это же твой излюбленный метод для тех, кому невозможно внушить.
- Камил…
- Так ты, правда, сожалеешь об этом? Искренне или как для меня?
- Я всегда предельно искренен с тобой.
- Особенно когда я под внушением.
- Это и есть хваленое христианское великодушие, рука помощи блудному сыну и прочий схоластический бред?
- Бога, Библию и мою веру – не оскорблять, - острый пальчик, с коротко обрезанным ногтем, был предупреждающе нацелен в меня.
Я поднял руки, сдаваясь на суд рабы Божьей Камил, или кем там считают себя протестанты.
- Обидел сестру – извинись.
- Если я извинюсь, она вызовет мне экзорцыста. Кстати, отец твой не практикует изгнание бесов?
- Клаус.
- Прости, папу тоже не оскорблять.
- За что ты ее укусил?
- За плечо. Или ты имеешь в виду, почему? Она оскорбила тебя.
Камил, в изумлении, быстро-быстро заморгала, как будто трепещущие ресницы помогали поскорее донести мои последние слова прямиком в ее мозг.
- За все века, что вы были вместе, скрывались, срывались, сходили с ума, она не смогла породить в тебе большего гнева, чем когда оскорбила меня? Два кольца, два конца, посредине – враки.
- Правда, она оскорбила тебя.
- Вот в это я верю вполне, она же тебе не чужая, она твоя младшая сестра, чему научили – тому она и подражает теперь.
«Слышал-с-с-с, что блондика с-с-сказала, с-с-сестра, твоя младшая с-с-сестра, с-с-сестренка, а ты хочешь с-с-сунуть в с-с-сестренку свой чл…»
- Клаус! Что с тобой? Ты побледнел! Не знала, что вампиры так могут…
Камил вскочила из-за парты, и теперь стояла у стола прямо передо мной, просто нос к носу.
И взгляд ангела проникает в мой взгляд, прямо в самую бездну, прямо в место страшнее, чем Ад.
- Скажи мне, зачем ты обидел сестру, только на этот раз – правду.
- Я люблю свою семью, Эллайджу, сестру. Я берег ее от всего, от нее самой, от глупых поступков, жестоких людей, способных вонзить кинжал ее сердце, а когда не берег – случались… ужасные вещи, для нее, для меня, для всей нашей семьи. Но она никогда ничего не ценила, никогда не любила меня…
- Клаус, я не очень хорошо знакома с твоей сестрой, но… она всегда рядом, даже в твоих жутких историях об отце, рядом не мать, не твои братья, а она, всегда одна она. Может, сейчас ты ее и обидел, и словом, и делом, но она – твоя кровь.
- Моя кровь…
- Когда все уйдут, а они всегда уходят, ты сам говорил, то останется только она. Таков уж ваш круг бытия в этой «жизни вместо смерти». Извинись перед ней. Такими словами, чтобы она не звала экзорциста, а, наконец-то, тебя поняла. Ты ведь любишь свою сестру, но зачем-то это скрываешь, и от нее, и даже от самого себя. Возможно, в те времена, когда вы были людьми, такие вещи считались слабостью, недостойной мужчины, но жизнь поменялась, Клаус, попробуй и ты. В конце концов, она никогда никуда не уйдет, не заведет семью, не родит детей, не сможет баловать внуков. У всех вас отняли жизнь, но вы, мужчины Майклсон, можете хотя бы пытаться, мужской мир – он другой, он война, деньги, слава, любовь многих женщин. Женский мир – это дом, и семья: муж, дети, собака, возможно. Твоя сестра никогда не получит от мира свое, и жить, при этом, она будет вечно. Будь добр к своей сестре, Клаус. В конце концов, кто как не ты «сторож сестре своей»?
- Каин и Авель… как символично.
- Ты Каин и этого не изменить, да и она сама – тот еще Каин. Но друг для друга вы можете быть кем-то лучшим, у вас есть шанс и бесконечность впереди, чтобы исправить любые ошибки.
- Ты же понимаешь, что я...
- Ну, да, конечно, должен заставить меня все это забыть.
- Для твоего же блага!
- Иногда, Клаус, благо дающего сильно не совпадает с понятием о благе одаренных. И то, что видится тебе защитой, со стороны мнимых спасенных ни что иное как жестокое вторжение в свободу действий, право выбора, в личную жизнь, наконец. Не бойся, я готова все забыть. Сейчас я говорю не о себе, а о...
- Забудь.
Камил так и не успела договорить "Ребекке". Мне и без того тошно, чтобы еще лишний раз слышать имя сестры, пульсирующее в голове как приступы мигрени.
- Клаус? Ты здесь… И, и я здесь, - Камил удивленно осмотрелась по сторонам. – А о чем мы только что говорили?
- Ты попыталась вернуть меня в лоно церкви.
- Правда? И как, получилось?
- Разверзлось небо, и Господь нам самолично сообщил, что я – дитя совсем другого лона.
Перед домом топчется волчица Хейли Маршалл. Только ее мне здесь и не хватало.
- Что привело в наш дом волков Монтаны?
- Я жду Эллайджу, а ты, я погляжу, сегодня особенно приветлив, просто живое воплощение изысканных манер. Хотя это, конечно, в твоем стиле.
- В моем стиле? Ты совсем меня не знаешь, мелкий волк.
- О, я отлично знаю, что ты - хмырь.
- Что такое хмырь?
- Спроси у зеркала, оно тебе ответит.
- Какая смелость, ведь я могу убить тебя одним движением руки, даже не напрягаясь особо.
- А еще меня может убить один глоток воды, один кирпич, один медведь, одна пуля в лоб, целые толпы смертоносных одиночек, но ты, конечно, уникальная машина смерти - нормально я лизнула?
- Волк...
- Хмырь, тебе никто и никогда больше не скажет тех слов, которые сейчас озвучу я: не все на свете может поместиться в одних твоих руках, так что даже таким машинам смерти придется делать выбор или, или. В жизни оно ведь как: хочешь взять - бери и не спрашивай, а хочешь получить - попроси и жди, пока дадут согласие. Нельзя взять и получить одновременно.
- Глубокое познание о жизни, пойду и запишу на стену кровью. Кстати, не хочешь крови одолжить?
- Ты либо, правда, ничего не понимаешь, либо всамделишный кромешный идиот. Я знаю, что привело меня в тот бар у 93 шоссе, вопрос в другом: что привело туда тебя.
- И какая же великая печаль привела сиротку Хейли в Озерный бар? М-м-м? Ведь я тебе не нравлюсь. Это очевидно. И вместе с тем ты с легкостью со мной переспала.
- Так я сама себе не очень-то и нравлюсь на этом жизненном этапе, отсюда алкоголь, печаль и секс с социопатом.
- Что ж ты такой кусачий, мелкий волк? Ты постоянно оскорбляешь могущественного первородного гибрида.
- А ты меня не поправляешь, на это ваш чудной Эллайджа сказал бы что-нибудь такое "в ее словах есть доля очевидной правды, не находишь?"
- Да ты и волк, и первоклассный имитатор, какие-то другие скрытые таланты будут, ну, я не знаю, макраме или плетенье шляпок из соломки?
- Макраме? Плетенье шляпок из соломки? Вношу поправку, ты не просто хмырь, ты устаревшая модель хмыря, пусть будет «древнехмырь» или «хмыростарь», нет! Первородный хмырь, извечный прародитель всех хмырей! Красиво получилось, правда?
- Пошла вон из моего дома, мелкая шавка.
- А я и не к тебе пришла, а к вашему Эллайдже. Вон, кстати, он идет. Пока!
Оставив дорого брата на растерзание волкам Монтаны, вхожу в дом через боковую дверь с террасы, кухня пуста, семейный завтрак в столовой либо был временно упразднен, либо отлично прошел и без меня.
В гостиной на диване перед зажженным камином лежит сестра, глаза закрыты, на голове наушники, нога, закинутая на ногу, нервно подрагивает в так музыке. Обычная семья. Мы – обычная семья, а это – моя сестра, перед которой пришло время извинятся за вышедший из-под контроля воспитательный момент.
«Только за пятницу? А за с-с-суботу извинитс-с-ся не желаешь? В с-с-субботу ее было бес-с-сконечно много и в с-с-самых разных позахс-с-с, мы делали ей хорошо, с-с-сладко, нам нравилас-с-сь, так нравилас-с-сь наша сес-с-стра».
- Ребекка! – грубо хватаю ее за дрожащую ногу, желание быть добрым старшим братом испарилось.
Глаза распахнуты в немом изумлении, наушники тут же стянуты с ушей, я ослабляю хватку, отпуская холодную стопу из своих рук, и Ребекка встает передо мной в полный рост.
- Камин, - показываю пальцем на пылающий огонь за ширмой из стекла. – Холодная весна?
Выходит даже злее, чем я хотел.
Ребекка, молча, надевает свои кеды и собирается уйти из комнаты наверх, к себе.
- Я, вроде как, тебя не отпускал.
- Новое правило послушания? Издание второе, переработанное и дополненное новыми дружественными угрозами, приказами и наказаниями за их неисполнение? Я – вся внимание, Ник, воспитывай меня, у тебя отлично получается, ты прямо как Мария Монтессори и Иосиф Сталин в одном лице: делай, что хочешь, но помни, однажды ночью мы за тобой придем.
Я слишком близко подошел к Ребекке, но ей больше не страшно, она стала бесстрашной в эту пятницу. Как много вызова в ее глазах. Лучше бы мне сейчас уйти, но я уже не могу остановиться, я лишь неотвратимо приближаюсь к сестре мягкою вкрадчивой походкой, как голодный хищник к самонадеянной беспечной жертве.
- Что у нас сегодня на повестке дня? Оскорбления, кинжал, смоченный в пепле или опять новинка года - "я никогда не укушу тебя, Ре..."
Но я, и правда, не кусаю.
Этот поцелуй, в ямку на шее над ее правой ключицей, врывается в ее и без того довольно шаткий мир как громыхание во всеуслышание объявленной войны. Но где же ангел за моим правым плечом, вопящий здравые советы "не смей, слышишь, не смей, она твоя сестра, сестра!!"? Почему остался только дьявол, шипящий из-за левого улыбчивой змеей "ну, вотс-с-с-с, а говорил, что дальше падать некуда, но пос-с-смотрите-ка, мы падаемс-с-с, еще как падаемс-с-с, и даже не пьяны! давай, не мешкай, шагни поближе, заступи за грань, с-с-скорее!"
Ребекка изо всех сил толкает меня в грудь, сама отскакивая вглубь гостиной, как можно дальше от меня.
- Да что с тобою вообще такое, Ник?! То я шлюха, которая не знает о любви, то ты меня кусаешь, то целуешь в шею! Ты хоть понимаешь, как все это выглядит в мои глазах?! О чем ты думаешь, что ты творишь? Я больше не могу здесь жить, это место не мой дом, а полигон твоих страстей! Каждый день я просыпаюсь с мыслью, что к вечеру уже могу лежать в гробу с кинжалом, торчащим из моей груди! Но хуже то, что есть такие дни, когда мне кажется, что гроб не самая плохая перспектива, что жить с тобою рядом – вот что полное безумие, вот что страшнее, чем любая смерть.
- Ребекка…
- Что, Ребекка?! Тебе есть что мне сказать, есть что-нибудь такое, чего я о тебе, себе, о нас не знаю, но должна бы знать?
Что мне ей сказать? Сказать мне нечего, и я, молча, продолжаю смотреть на злую бледную сестру.
- Прекрасно! Тогда я точно убираюсь из этого вертепа, прямо сейчас!
- Ребекка, НЕТ!
- Ребекка уже так долго НЕТ, что с этого момента будет только ДА Ребекка, ты слышишь меня, Ник, только Ребекка ДА, и сейчас она уходит навсегда! Да-да-да-да!
Я преграждаю ей путь к парадной двери дома. Нет, никуда она сегодня не уйдет, ни навсегда, ни на минуту.
Лицо Ребекки искажает такой гнев, что вся ее былая красота скрывается под этой маской из отменного уродства. Встретив такую, ни за что бы не признал в ней свою глупую сестренку. Но, эта новая Ребекка не так уж и глупа. Один бросок к камину и в ее руке зажат рукояткой вперед чугунный совок для углей и золы.
- Даже не ду…
Метал проходит сквозь мое плечо и плотно прибивает меня, как бабочку к картону, к фасадной стене дома. Но злость во мне кипит такая, что физическая боль не ощущается совсем.
- РЕБЕККА!!!
Сестра, даже не глядя на меня, бежит к двери на заднюю террасу. Беги, сестра, беги, только не плач, когда я догоню!
Прослушать или скачать The National Terrible Love бесплатно на Простоплеер