L'amour se nourrit d'espérance
понедельник, 01 сентября 2014
L'amour se nourrit d'espérance
Ритуальные жертвы
Часть 3. Ритуальные жертвы
5. Ритуальные жертвы. Девушка.
– Сегодня мы обсудим кое-что другое.
– Ты знаешь, Калеб, странное совпадение, со мной в Бостоне как раз случилось кое-что другое, вернее кое-кто, и я хотела бы, заметь – за свои деньги, входящие в твой скромный гонорар, сегодня обсудить именно это. Ты же знаешь Хадсон, этот роскошный новомодный магазин мебельной фурнитуры у Парка Согласия в южной части города, так вот, ко мне там подошла...
Калеб почти что лег грудью на шершавую столешницу собственного письменного стола, удерживаясь от позорного падения лицом в чернильницу лишь силой двоих, согнутых в локтях, рук, чей внешний выворот напоминал ноги кузнечика, страдающего последней стадией болезни Эрлахера-Блаунта, или, если выражаться проще, у мага были руки колесом:
– Мы обязательно обсудим с тобой Бостон, Хадсон и мой скромный гонорар. Просто не сейчас. Хорошо, Бекка?
Я, хоть и кивнула в знак согласия, но про себя отметила, что ничего хорошего здесь нет. Калеб улыбнулся и отпрянул, опускаясь обратно в свое кресло у панорамного окна.
– Итак, природа ваших с "братом" взаимоотношений после смерти основана на 2 вещах: кровном ритуале и небольшом словесном коде. Про кровный ритуал я все подробно рассказал тебе ещё на прошлой встрече. Но, не погнушаюсь повториться, что основной его задачей было прерывание любви, то-есть ваших обоюдных чувств другу другу. Клаус, по целому ряду ранее обозначенных причин, не позволил этому воздействию взять верх над своей душою и всё, что в нём кипело до этого, продолжило бурлить, искрить и дышать свежим паром. Ты оказалась слабее и смогла отстоять за собой право только на лирическую ноту – сильное платоническое чувство к брату, именно брату, безо всяких "но", так как в результате ритуала тобою был потерян всяческий плотский интерес к Клаусу как потенциальному сексуальному партнеру, он просто перестал быть для тебя мужчиной, или, если быть грубее, но точней – самцом. Вот и все, что я могу сказать про область ваших чувств, то бишь сферу сердца. Но есть еще и область разума, и, для достижения всей полноты желаемого Эстер конечного эффекта, воздействие должно было быть оказано и на сферу мозга, то есть идти рука в руке, одним комплектом. Так вот, помимо кровного ритуала отсухи, в твоем, а значит и в Клаусовом шлейфе магических вмешательств, мною выявлены следы некоего словесного кода, этакой многократно повторяющейся фразы: недостаточно регулярной, чтобы не вызвать подозрений, но вполне систематичной, чтобы в итоге все-таки достигнуть чаемого результата. С точки зрения теории колдовства, словесный код – простая и заурядная фраза, мы называем ее "наговор". Льёшь любую жидкость – воду, спиртное, можно суп, в вашем случае это была ритуальная кровь – из сосуда в сосуд и раз за разом повторяешь наговор, льёшь и повторяешь, всего-то делов. Работает как ловкий компьютерный вирус или 25-й кадр в кино, убеждая свою жертву, что он – не привнесенная извне зараза, а ее собственная разумная и крайне важная мысль. Требуемый уровень способностей для постановки кода – "любитель" или ниже, даже "полный бездарь" справится с подобной задачей. Но, чем сильнее исполнитель – тем существеннее результат. Ваш с Клаусом вон сколько продержался, потянет на мировой рекорд. Теперь будет вопрос к тебе: основной посыл вашего с Клаусом наговора был... Есть предположения, Бекка?
– Откуда мне знать, я ведь не маг, возможно, "не любите друг друга"?
– Оно, конечно, так, да не совсем. В формулу наговора на нелюбовь обязательно нужно вписать обе стороны вопроса, так сказать, обозначить задачу для силы конкретно и поименно. Так что, звучал ваш общий словесный код, а это важно, чтобы он был общим(!), приблизительно вот как: "Клаус не любит Ребекку". Знакома эта мысль, Бекка, твоей многострадальной голове?
Я знала, что должна ответить. Но как признаться, что твой мозг не только вскрыли, вдоволь поковырялись в нём, но и оставили на прощание капсулу с медленно действующими ядом, который, как ты не сопротивляйся, однажды победит саму тебя и станет новою тобой.
– Но ты ведь мне сказал тогда, ну, в прошлый раз, что я боролась и победила, что проскочило только никакого секса... а теперь!..
– Так одно другому и не мешает! Наговор и кровный ритуал не связаны между собою какой-то неразрывной красной нитью, просто параллели, в вашем конкретном случае работающие на общую цель. За чувства еще можно побороться, но слово победить никак нельзя, особенно если слово как клещ-кровосос, впившийся в голое тело: трудно заметить, воздействует на организм минимально и так чертовски похоже на правду, просто невероятное сходство с реально возможным положением дел. В прошлый раз мы говорили о крови, сегодня - о мозге, чтобы ты поняла, что зачистить вас с "братом" пытались сразу во всех направлениях, по полной программе: изменение воли сердец, крошечный мозговой паразит и кое-что другое, но об этом самом "другом" мы чуть позже поговорим.
– Значит, Эстер не только залезла с грязными ногами в мои чувства, ко мне в душу, но еще и отравила сомнениями мой мозг?..
– Правильнее будет сказать: ваши с "братом" мозги. Ты, нежный душевно влюбленный цветочек, в конечном итоге поверила в грубую ложь, а Клаус, и без того параноик, трясущийся от нежности и нерастраченной страсти, мало того, что в тебе сомневался, стал сомневаться еще и в себе. Я ведь не просто так сказал тебе тогда, в нашу первую встречу в Старбаксе: это уже большая удача, что вы не сожрали друг друга живьем. Ну, насколько это возможно для мертвецов вроде вас. Просто слишком уж живенький микс колдовских процедур приобщила Эстер к вашему вампиризму, знаешь, как 26 в 1 и все эти 26 со сбоями, прорехами, помехами, мутанты, одним словом. Настоящие мутанты из гримуара старой суки.
– Калеб!
– Я думаю, пора уже называть вещи своими подлинными именами, а не искать благопристойные метафоры для крайне грязных и безнравственных поступков. А теперь мы возвращаемся к "другому". И вот в чем состоит весьма загадочный момент: почему мужчина, продолжающий любить даже сквозь серьезные сомнения и страхи, преодолевая всякий вздор, эпифорой засевший в голове, столетиями не проявлял по отношению к своему объекту страсти - тебе - непристойных и отнюдь не братских чувств? Будь этим мужчиной кто-нибудь другой, а не твой Клаус, я бы предположил: стеснялся, не решался, боялся смертного греха, но мы имеем дело с человеком напрочь лишенным моральных устоев и с неискоренимым комплексом живого бога на земле. Такой вот одиозный и раскрепощенный индивид не стал бы подавлял свои порывы, рано или поздно Клаус напомнил бы тебе о прошлом, о своих чувствах, о твоих, стал бы что-то требовать и что-то предлагать взамен, в общем была бы хоть какая-то активность по этому вопросу, но, как я понял, до Монтаны - ничего. Паранойя - да, паранойе ставим +, а вместе с ней страху потери, страху собственной любви и угасания любви ответной стороны, то есть твоей, все это есть и я все это услышал от тебя, ты мне раскрыла все детали вашей длинной и весьма насыщенной хронологии совместно проведенных лет. Но о прошлых чувствах - ничего. Вы день в траве-то вспомнили совсем недавно, с чего такая пустота и, согласись со мною, Бекка, крайне подозрительная стерильность?
– К чему ты клонишь, Калеб?
– Бекка, напрягись, мысленно вернись к человеческому опыту и чувствам, и скажи мне, что у вас с Клаусом было в плане интима, тогда, у реки?
– Ничего.
– Ты уверена?
– Да!
– Ребекка, ты лжешь мне в лицо?
– Нет, Калеб, ничего не было. Мы... были близки, но в самом невинном из смыслов - просто лежали в траве.
– Просто лежали в траве, говоришь... Вот он, ответ. Невероятной чистоты пробел, переливается на солнце и отражает свет, скрывая за своим сиянием наглухо забитое окно. Видимо, и эта ерунда прилипла к вампиризму и затянулась на тысячу лет. Какая мерзкая, неразборчивая в связях липучка это ваше кровавое бессмертие.
– Я ничего не понимаю, совсем...
– Третья часть великого плана доброй и страшно душевной женщины Эстер – забвение. Понимаешь, память-то у тебя подчищена, Бекка, в частности об интеракциях на полях, на лугах, у реки, где вы там "просто лежали в траве" после похорон маленького Генри.
– И ты ничего мне не сказал в прошлый раз?
– Сначала пришлось самому разобраться в деталях. Нельзя же было вывалить на тебя все скопом. Мы, маги, любим нагнетать, сгущая краски на палитре жизни, – потусторонним громоподобным голосом пробасил Калеб.
– Я злой, взбешенный вампир, которому, похоже, абсолютно все – павшие и уцелевшие – члены семьи врали на протяжении тысячи лет, при этом честными глазами глядя в лицо. Пожалуйста, не шути со мною, Калеб.
– За всех павших и уцелевших не стану ручаться, но Клаус тебе вот в этом моменте точно не врал, он, как и ты, ничего не мог вспомнить. Да и какие уж тут шутки... Но не вся правда открывается с первой секунды, понимаешь, над некоторым её аспектами приходится работать дольше, чем один сеанс.
– Я так устала...
– Вестимо.
– И что мне теперь делать с памятью? Пытаться вспомнить или расслабиться и продолжать получать удовольствие от забытья?
– Забвения. Ну, ты всё-таки дома не у сталевара, а у взаправдашнего колдуна! Будем пытаться до тех пор, пока ты не вспомнишь. Тем более, что вторая сторона уже достигла по данному вопросу внушающих надежду результатов.
– Клаус вспомнил?
– Мгм.
– Когда и как? И ты-то откуда это знаешь? Он, что, тоже приходил к тебе?! – я в ужасе вскочила из кресла. А вдруг он сегодня, сейчас здесь?! Все слушает и вот-вот выйдет из-за пыльной тёмно-жёлтой шторы со своею привычной наглою ухмылкой, искривившей пухлый рот.
– Бекка, успокойся! Присядь. Клаус даже не подозревает о моем существовании, и уж тем более не в курсе наших с тобой частных встреч. Просто у меня есть в Ньютоне связи, и есть должники, которые одним щелчком вот этих пальцев, – Калеб, и правда, щелкнул в воздухе большим и средним пальцами правой руки, – превращаются в надежный и полностью конфиденциальный источник информации.
Я опустилась обратно в кресло, хоть и без особого желания продолжать эту беседу, да и все наши встречи в целом. Что-то в манерах Калеба меня настораживало и даже немного пугало, как будто я впервые внимательно и близко рассмотрела его лицо, распознавая в миленьком барашке повадки тигра из индийских джунглей. Кем должен быть волшебник Калеб, чтобы в страхе перед ним вменяемый и трезвый человек добровольно согласился пойти на предательство неуязвимого первородного гибрида?
– Так что со мной было ещё до смерти на этих самых, на лугах?
– Ладно, попробуем сорвать твой маленький, но тугой ментальный замочек, – маг встал, обошел стол и зашёл мне за спину. – Заранее прошу прощения за все возможное, хоть и вовсе не обязательные, сопутствующие неудобства. – Он положил ладонь мне на лоб так, что большой палец оказался на переносице, а остальные - на гладко зачесанных в высокий конский хвост волосах.
Калеб быстро-быстро что-то зашептал на, кажется, ятвяжском языке, я успевала улавливать лишь обрывки фраз, отдельные слова: aucima 'деревня', weda 'дорога', wułks 'волк', gułd 'лежать', łaud 'ждать', mact 'смотреть', wułd 'хотеть', dodi 'давать', emt 'брать', ajgd 'кончить', miłdat 'любить', pramind 'помнить', ſłibd 'прятать', mort 'умирать'. И я сразу же поняла, о каких именно "интеракциях на лугах" выспрашивал Калеб.
– Но этого так и не случилось! – я возражала и возражала вслух, но тут передо мной, прямо мне в лицо распахнулось окно, грязное, с толстым слоем свалявшиеся от старости пыли и следами дождевых потеков на мутных и совершенно непрозрачных стёклах. Я его и раньше замечала, кажется, но мир за плотно сомкнутыми створками был надёжно спрятан от меня до этих самых пор.
Никто из нас двоих: ни я, ни Клаус, не был первым, там, у реки, никто из нас не победил, никто не был в итоге побеждён, просто Солнце встало с Луной в одну линию и затмение накрыло весь мир.
Я вижу картинку, но не могу вспомнить собственных чувств, которыми жила, дышала в тот момент. Хочется соврать себе, что это – всего лишь рукотворный мираж, злой навет хитрого колдуна Калеба с улицы Валентина, но в момент близости я почти физически чувствую руки Клауса на своих бёдрах. Не те, что теперь, не холеные руки гибрида, художника, праздношатателя, нет, прошлые, грубые и шероховатые, в мозолях и лучиках мелких сухих трещин, руки Клауса на моих бёдрах – это только они, руки мёртвого Ника.
– Хватит, прошу тебя!
– Нет. Ты должна досмотреть.
И я, молча, смотрю на сплетение тел под дубами, наблюдаю за тем, что веками назад отняла у нас ведьма Эстер.
Нет неловкости и гнетущего чувства обиды, только жжение, мне очень больно, моему телу, но где-то от горла до макушки – хорошо-хорошо, я люблю его сердцем, а тело – потерпит, тело может стерпеть и не то, лишь бы Ник был моим, был во мне. Я помню, как Клаус кончает, у него есть контроль и баланс, но неопытный Ник – чистый лист и ему хорошо-хорошо, от макушки до пяток, от сердца до тела. Боже, я все на свете стерплю, лишь бы видеть такое лицо.
– Вот и всё, – голос Калеба плавной волной возвращает меня в кабинет симметричного дома из кирпича и камня. Я сижу в том же кресле со слишком жёсткою спинкой и плачу, плачу громко и без стыда, потому что я все потеряла, потому что имею законное право оплакать потерю-потерь в кабинете волшебника, сидя в серо-зелёном потертом кресле с жёсткою спинкой.
Я лишь плачу, а Калеб молчит.
– Нельзя стереть физическую память.
– Прошу прощения, что? – голос сквозь слёзы больше похож на рокот лягушки, чем струящуюся человеческую речь. Пусть. Пусть будет лягушка, не важно, не страшно, сойдёт.
– Можно забыть, что тебя обнимали, но если обнимут опять, тело тут же вспомнит, что все это уже было, как дежавю, только не мемориальное, а тактильное. Ты тоже все вспомнила, может быть, даже в Монтане, знала про вид за окном, но за грязью не видела свет. А здесь, в Ньютоне, все обострилось, вышло за рамки, даже всплыл эпизод с "братом" в траве, пусть и в самой невинной из возможных редакций.
– Всплыл?
– Именно всплыл, но вам, скорее всего, показалось, что вы его и раньше помнили, просто забыли или даже договорились забыть. Так уж человеческий мозг справляется со всем новым: ах, конечно, было дело, было, я просто запамятовал о том дне! Физическая память как запись на резервный диск, в случае утери данных в центральном отделении, остается тихонечко жужжать в режиме сна на автономном генераторе, и будет ждать толчка к работе. Запах, цвет, звук, случайное касание рук и ты - БАХ! С первого взгляда полюбил незнакомца, увидел место из полузабытого сна, ощутил себя дома в далёкой чужой стороне – сколько таких "волшебных" историй случалось с людьми, просто не счесть.
– Хочешь сказать, их всех заколдовали?
– Ты бы очень удивилась, узнав статистику вмешательств, ведущих вот к такому результату.
– И все же ведьмы - зло.
– Не вини пистолет, Бекка, вини палец, спустивший курок. Без спроса на подобные услуги, мы заклинали бы грозу и шили талисманы от дурного глаза, работа бы точно нашлась, но людям хочется опробовать себя в роли Бога, а мы – лишь скромные вершители чужой злой воли.
– Бедняжечки. И как давно Клаус все помнит?
– Все или больше твоего?
– Есть разница?
– Да. Все – недавно, события так повернулись, что он стал нуждаться в помощи, видимо, по твоей части, и ему ее оказали с таким вот довеском – сорвали замок с, до этих пор веками пылившейся, кладовой. А вот общие очертания стали всплывать лет этак 5 или чуть больше тому назад.
– 5 лет?!
– Может, меньше. Может быть 3, не знаю, трудно сказать без личного контакта, а у моего источника нет способностей распознавать хронологию. Бекка, лучше скажи мне, ты, случайно или нарочно, кто вас, вампиров, поймёт, в этих вот временных рамках не поила его своей кровью?
– Нет! Он укусил меня всего один раз, в Монтане. А до этого я вообще брала пример с его ментальной кладовой – пылилась в гробу под замком.
– А тот случай Монтоне был?.. Ты уж не поленись сосчитать.
И я сосчитала:
– 4 года назад... – да, бессмертие лихо сбивает со счета таких мелочей как календарные земные годы.
– Тогда-то процесс и понесся во весь упор, карты сошлись. А вот где-то за годик, может, полгода до этого обмена слюнями и гемой – ничего, ни капельки донорской крови от Бекки к Никлаусу? Даже капля считается, я не шучу.
– На складе, в Чикаго, я пырнула его тем кинжалом, которым он заколол меня в 20-х годах прошлого века. Я порезалась и размазала капельку крови по серебряному клинку. Правда, всего одну каплю!
– И мы получаем заявленные 5 лет на эффект.
– Я поняла, хоть и не понимаю, как именно это случилось, что моя кровь запустила в нем некий процесс восстановления памяти, но что запустило аналогичную штуку во мне?
– Клаус и запустил, вы же связанные одним ритуалом, куда он – туда и ты пойдёшь, своею волей или силком потащит. Не Клаус, нет, магия из гримуара матери года Эстер. А ты еще негодуешь, когда я зову ее сукой.
– Я пойду... – мозг был слишком перегружен, чтобы вникать в шпильки Калеба в адрес магии, Эстер и их гримуаров.
– Иди, но ради себя же самой, не делай глупостей, Бекка.
– Даже и не думала.
– Думала, ещё как думала, и думаешь прямо сейчас. Поэтому, я хотел бы тебя попросить сгруппировать душевные силы и задержаться ещё на одну, последнюю часть разговора, заключительный акт этой драмы под названием "Твоя настоящая жизнь".
– Я не хочу ни о чем говорить! Мне нужен... не знаю, недельный антракт!
– Бекка, чудная милая нимфа Ребекка из каменных джунглей бостонских пригородов, это наша последняя встреча с тобой, по крайней мере, на данном отрезке моей, человеческой, жизни.
– Звучит как одно из тех зловещих пророчеств от полоумного Гонца Судного Дня на перекрёстке улицы Вашингтона и Республиканского проспекта, недалеко от дома, где я раньше жила.
– Нет-нет, религия в любой возможной форме – не мое. Не в том я семействе родился, чтобы веровать в Бога. К тому же, не всякая неизбежность – злой рок, как и не каждый злой рок неизбежен. Но тебе это не интересно. Я просто хочу, чтобы ты узнала всю историю до конца, сегодня, а не через n-ное количество лет. Я уверен, что факты, на которые я пролью свет, изменят твой мир и то пагубное решение всех проблем, уже наметившееся в твоей голове.
– Я ничего...
– Я же вижу. Просто посиди и послушай, можно молча. Идёт?
– Хорошо.
– Хорошо.
Прослушать или скачать Regina Spektor Eet бесплатно на Простоплеер
L'amour se nourrit d'espérance
L'amour se nourrit d'espérance
Ритуальные жертвы
Часть 3. Ритуальные жертвы
4. Ритуальные жертвы. Другие.
Что нужно для обустройства обычного человеческого дома ни волчица Хейли, ни вампирша Ребекка не имеют ни малейшего понятия. Блуждая между полок шоу-рума интерьера и дизайна Хадсон, обе они выглядят слегка обескураженными ассортиментом ламп, половиков и плетеной мебели для патио. Вместо Ребекки подобные покупки, обычно, совершал какой-нибудь безропотный введённый в транс внушения дизайнер, "пусть будет жёлтым и никакого меха" – вот так выглядел необходимый максимум участия вампирши в процессе меблировки их общего с Клаусом дома на улице Лугового ручья 140. Дома, в котором этот ублюдок сейчас живёт один, хотя и в непосредственном соседстве с ее унылой гостевою спальней в доме Хейли и Эллайджи под номером два по Ивовой дороге. 0,2 мили между роскошью продуманных до мелочей изящных интерьеров в стиле ар-деко и пустыми коробками, сложенными из голых кирпичных стен без ламп, половиков и мебели для патио внутри.
А что до Хейли, то она первый, он же и последний, в жизни раз покупала фурнитуру для дома в бухте Тайлера на озере Глупцов в комиссионке Калиспелла, выбирая ночник между "в мелкий розовый цветочек и тем, у которого выключатель немного заедает".
Так что обычные женские дела с пометкой "безопасность" даются им обеим с большим трудом. Как и разговоры. Отсюда очевидный вывод: в обществе друг друга девушки предпочитают помолчать или послушать музыку в IPod, удобно и определённо соответствует затребованной со стороны Эллайджи пометке "безопасность".
Сегодня он привез их в Бостон, лично, чем с потрохами выдал свои собственные планы на день – устроить разведку боем в "Зелёном шиповнике", том самом месте, где впервые объявилась дикая стая оборотней, сначала одурманив вербеновой настойкой на бурбоне, а после искусав Ребекку прямо посреди безлюдной ночной улицы. Хейли попыталась намекнуть, что рядом с ним пометка "безопасность" актуальна в любой точке земного шара, но Эллайджа не проникся грубой лестью и, не терпящим возражений, волевым решением все-таки отправил своих "милых дам" блуждать по освещенным люминесцентными лампами проходам магазина в поисках "чего-нибудь уместного для обустройства дома на ваш вкус". Проблема только в том, что вкусы милых дам серьезно не совпадали, при этом у одной он был более чем консервативным по причине почти столетней давности с момента последнего апгрейда, а у другой – напрочь отсутствовал как вид. И всё, что нравилось Ребекке, в итоге резюмировалось Хейли как "это же старье...", тем временем, каждый несмелый выбор Хейли был неизбежно встречен всегда одним и тем же ёмким пожеланием Ребекки: "сразу сжечь!" Пометка "безопасность" теряла актуальность от полки к полке, тая на глазах, и где-то между вазами и экспозицией текстиля, милые дамы, наконец-то, умышленно случайно потерялись, что очень скрасило обеим этот долгий день вдвоём.
Перед рядами электрических каминов, куда Ребекка забрела, бесцельно шатаясь по проходам в направлении "лишь бы подальше от этой Хейли-Маршал-все-за-0,99 $", её толкнула локтем в спину какая-то девчонка лет 17 на вид, никак не старше. "Так вот как должны выглядеть оголодалые адепты тоталитарной секты" – было первым, что пришло вампирше в голову, пока она смотрела на тощую черноволосую самоубийцу с почти прозрачными "рыбьими" глазами, чье неприкрытое безумие лишь сильнее подчёркивали синюшные круги, окаймлявшие припухшие веки - извечный спутник болезней почек и мочевыделительной системы. Ребекка весьма недурно разбиралась в особенностях человеческой природы, в конце концов они - ее еда.
– Как иногда бывает трудно разминуться сразу двоим в одном пустынном магазине... – Ребекка и не собиралась хоть чем-то вуалировать крайнюю степень раздражения, пока, непригодная к употреблению, девчонка пялилась, как будто сквозь неё, на бесконечные ряды фальшивых семейных очагов из пластика и термостекла.
– Да ни за что на свете не поверю! – Что? – вампирша тоже не поверит, если поймёт, конечно, что здесь вообще такое происходит! Что за балаган?
Правда, Моник Деверо, как подлинной дешёво-балаганной приме, на это было как-то наплевать, при этом наплевать с самой высокой колокольни, гораздо выше той, что водружена над ратушею Ньютона.
– Невозможно! Но, тем не менее – вот! – ведьма махнула тощей рукой куда-то влево от Ребекки. – Бумажку с ручкой дай.
– Что?..
– Я говорю: дай мне на чем и чем писать, у тебя в сумке лежит такой большой коричневый блокнот, мне нужен из него один листок.
В хобо-сумке Ребекки действительно ютился старый ежедневник ещё из бытности Бекс, так что, кое-как разрыв привычные завалы хлама, она достала толстую записную книжку в обложке из тисненой кожи, внутри которой была зажата перьевая ручка Монблан.
Моник бесцеремонно выхватила из рук вампирши не протянутый блокнот, распахнула на первый попавшейся ей дате и что-то записала размашистым и не особо каллиграфическим, на первый взгляд, почерком. Выдрав страницу, она вернула (почти швырнула!) ежедневник, опешившей от все растущей амплитуды наглости, Ребекке и, молча, ушла по ярко освещенному проходу между полок с ионизаторами и увлажнителями воздуха куда-то в сторону выхода из шоу-рума.
За эти несколько минут терпение Ребекки прошло сразу все стадии приятия: от гнева до полного смирения. Задумчиво листая ежедневник, даже не глядя на желтоватые линованные листы, она нащупала оборванные края изувеченной страницы – это была сегодняшняя дата, на выдранной бумажке осталось актуальное число, а на позавчера был виден невооруженным глазом свежий оттиск её каракуль – две простые цифры, образовавшие число 17. Ребекка ничего не понимала в происходящем. Возможно, ей нужно сообщить об этом Ка... И тут возле каминов показалась Хейли:
– Звонил Эллайджа, у нас, похоже, серьезные проблемы.
– Клаус?
Волчица промолчала, но выражение ее лица было красноречивей любых слов.
– И что всё это значит, Никлаус?
– Всё? Ты позвонил мне, чтобы обсудить природу и смысл человеческого бытия? Без ложной скромности признаюсь, что у меня есть несколько прелюбопытнейших теорий на этот счёт. С который начнём?
– С той, что озаглавлена как "ирландский паб в Бостоне, Массачусетс", Никлаус.
– А, так ты об этом! Не сдержался.
– 49 раз?
– Мне всегда казалось, что я славлюсь именно своей несдержанностью по смертоносной части, а ты так удивляешься каким-то жалким 48 растерзанным и преимущественно обезглавленным трупам...
– 49. Сейчас "Зелёный шиповник" впору переименовывать в "Кровавый". Это всё были оборотни из той стаи?
– Не знаю, один точно был, а остальных я уж как-то не спрашивал, не смог выкроить ни минутки на светскую беседу, не до того мне было, дорогой Эллайджа.
– Ясное дело, ты был слишком увлечён обезглавливанием, чтобы спрашивать, кто есть кто и как попал за столик или стойку этого паба. Массовое убийство всего в 16 милях от нашего дома... Зачем, Никлаус?
– Хотел порадовать твою сестру.
Вот и всё. Сказал и отключил связь в телефоне.
– А ты не подумал, Никлаус, что их в этой стае может быть больше и ты только что толстою палкой расшевелил опасное осиное гнездо? – спросил у "пи-пи-пи"-гудков уставший от постоянных необдуманных поступков импульсивного младшего брата Эллайджа.
– Хейли, вы все ещё в Хадсоне?
– Да. Что случилось?
– И Ребекка с тобой?
– Да, "мы" подразумевает и Ребекку. Что случилось?
– Выходите к парковке, я заберу вас, мы возвращаемся домой, в Вестон.
– Что случилось, Эллайджа?
– У нас, кажется, проблемы.
– Я помню, дикие оборотни.
– Уже неактуально, там побывал Никлаус и теперь...
– И теперь у нас, похоже, проблемы посерьезней.
Прослушать или скачать Jilted Lovers & Broken Hearts бесплатно на Простоплеер
L'amour se nourrit d'espérance
Ритуальные жертвы
Часть 3. Ритуальные жертвы
3. Ритуальные жертвы. Гибрид.
Ведьма Софи Деверо говорила с чудовищным, державшим в постоянном напряжении, французским акцентом, безжалостно коверкая до полной неузнаваемости подавляющее большинство слов:
– Я закгыла для тебя центгальный погозт Ньютона, взё как мы обзудили и зоглазовали. Что тепегь? Я не твоя кагманная ведьма, гибгид.
– Всего одна небольшая услуга, задача проще простого – найти ночлежку стаи бродячих собак.
– Маззачусетз?
– Бостон.
– Езть вещь или контактег?
– Я контактер, оторвал одному из них руку.
– Как жезтоко, – но по скучающему тону Софи ясно, что на жестокость мою ей равнодушно наплевать. – Изкузали зезтгу?
– Не читай меня, ведьма!
– А как иначе, ты ведь контактег!
– Тогда читай молча.
– Как пгикажете, мезье Майклзон.
Ведьма прищурилась, продолжая смотреть на меня уж как-то чересчур странно даже на мой изощрённый и слегка извращенный вкус – по дуге, от левого плеча до правого, описывая пристальным взглядом полу-эллипс над моей головой.
– Ищешь нимб?
– Ты хотел, зказать гога?
– Ужасный акцент! Нет, не гога, гогов у меня давно нет, лет 400 назад как спилил – мешали носить широкополые шляпы с красивым пером, а я ведь тот ещё мушкетёр.
Сморщив нос, Софи погрозила мне тонким пальцем, унизанным где-то с десятком блестящих колец разных форм, цветов и размеров: от простого золотого ободка до раскрывшейся орхидеи из бежевой и бирюзовой эмали с массивной серебряной шинкой, испещренной арабскою вязью.
"Путь к сердцу дамы лежит через мастерскую ювелира", – в сильном подпитии сообщил мне один из королей, кажется, это был Генрих VIII.
Хотя, зачем тебе ювелир, если есть придворный палач? Отрубил первой голову, снял колье и надел на вторую, только глупцы спускают казну на прихоти жен, фавориток и куртизанок.
Жест ведьмы был несерьезным и полуигривым, так что не разобрать, мадемуазель Деверо флиртовала или изображала из себя дурочку-европейку, чтобы усыпить мою бдительность. Нет, с французскими ведьмами в нашей семье покончили сразу после смерти Сабин: я убил, Элайджа оплакал, Ребекка лежала в гробу. Звучит жутковато, но у каждой семьи – свои сестры в гробу.
– Ты хочешь знать пго обоготней? – на круглом каменном столе в гостиной дома, где живут и работают с клиентами Софи и её сестра, Жанна-Антуанетта - американизированная Джейн-Энн, уже лежала подробная карта штата Массачусетс.
– Да, и как можно быстрее, мадемуазель Деверо.
– А больше ничего зпгозить не хочешь, точно? Никакие дгугие вопгозы не вегтятся на кончике... – Софи почти кокетливо показала язык. Почти. Что-то в ее насмешливом тоне было чем угодно, но не шуткой. Мадемуазель Деверо на что-то намекала, к чему-то вела, направляя меня своей тощей паучьей рукой в нужном ей направлении, но точно обозначить свою мысль, почему-то, никак не могла. Или не хотела. Что это ещё за ведьмовские штучки?!
– Есть что сказать – говори, а всё это магическое словоблудие оставь для изнуренных йогалатесом домохозяек, подозревающих мужей в полном спектре возможных форм супружеской неверности – от зоофилии с их плюшевыми лабрадудлями до гомосексуализма с мексиканским чистильщиком бассейнов Хосе.
– Я не могу.
– Язык между зубов застрял?
– Не дегзи, – ведьма опять почти шутливо погрозила мне, но шутки в этом было ещё меньше, скорее уж вполне серьезное предупреждение: не забывайся, вампир, с ведьмою ведь говоришь. – Пгозто, я могу ответить на твои вопгозы, но, езли вопгозов нет, то и ответов быть не может - такой пгинцып габоты, понимаешь?
– Приму к сведению. Собаки из Бостона, – я кивнул, обращая внимание ведьмы на разворот карты дорог штата заливов, которой был устлан центр гранитного круга столешницы, опиравшейся на массивные ножки в виде греческих колонн коринфского ордера.
– Легко, Бозтон, улица Вашингтона, зтгоение под номегом 304. Даже зкажу, что там на пегвом этаже... – склонившись над прямоугольником карты, бормотала Софи.
– Паб "Зелёный шиповник".
– Да, игландский баг, зейчаз они там. Откуда ты знаешь?
– Принцип жизни такой, понимаешь, каждый пес возвращается к собственной куче дерьма.
– Не понимаю. Но подумай о моем пгедложении, и о том, что тебя безпокоит. Вегнее, о той...
– Хочешь выжить, Софи Деверо, начинай постигать величайшую из наук – умение вовремя закрыть свой рот. А мне, кажется, пора промочить горло порцией ирландского виски из солода и зелёного ячменя. Куда бы податься одинокому волку, может, в Бостон, как думаешь, неплохая идея?
– Позвони, езли вдгуг пегедумаешь назчёт...
– Не позвоню.
– Хм, ещё как позвонишь, пегвогодный гибгид, – прокартавила мне вослед простодушная фантазерка Софи, такая простая на вид, но склизкая и изворотливая как океанический угорь на ощупь.
В мире есть много шуток, когда герой заходит в бар. Священник, еврей, Супермэн. Кто угодно, но нет ни одной о гибриде, зашедшем во мрачный салун или шумный спорт-бар. Возможно, потому, что когда в бар заходит гибрид, то оттуда никто никогда не выходит достаточно большим целым куском, чтобы пересказать эту шутку.
Чёрт, я весь перепачкан их кровью. Но этот пес, упокой черви его тленное бренное тело, заступил за грань, весьма опрометчиво решив щелкать зубами рядом с хвостом превосходящего его по силе противника, то есть меня. И пес должен был быть наказан. Он затронул тему Ребекки и я заставил его пожалеть об этих жестоких словах. Я заставил их всех пожалеть.
– Укусили сестру?! И этим грязным ртом ты смеешь говорить слово "сестра" о своей белобрысой, изрядно потасканной, шлюхе? Ничего святого у тебя не осталось, блудливый подонок! Ты совсем уже урод или что, другой девки во всех Штатах найти не сумел, что присунул своей младшей сестре? Противно было смотреть, как ты ее в этом Lumière чуть ли не облизал на глазах у обычных нормальных людей – "ты и есть вся моя любовь, Ребекка". Блевотная срань! Или вас родители так воспитали, чтобы братишка сестренку имел по ночам? Может, старенький папка ей тоже вставлял на досуге?
Кто-то у стойки бара загоготал дурным, немного булькающим смехом. Так пузырится свежая кровь в разорванном горле - звук, бесконечно ласкающий слух.
Кажется, эта плотная красная пелена, застилающая взгляд аккурат перед убийством, называется физиологическим аффектом.
- Мы-то ей только горло порвали, а что ты ей порвал, больной сукин сы...
Договорить мальчишке было уже не судьба. И кровь, стекающая по моему подбородку куда-то за горловину пуловера, на полы куртки и на дощатый пол "Зеленого шиповника", еще никогда не казалась мне слаще, пьянее на вкус.
Оскорбляй и унижай меня - снесу, скривлюсь и всей душою воспротивлюсь, но снесу. Но оскорблять или вредить Ребекке - это смертный приговор, и совершенно безразлично, сестра она мне или не сестра, она моя Ребекка и за нее я, не дрогнув ни душой, ни телом, сторицей каждому воздам.
И я воздал им все в полном объеме.
Уже сидя за рулём своего Кадиллак Эскалейд у одного из загибов русла реки Чарльз – пришлось съехать с дороги Солдатского поля прямо к воде – я как раз вытирал салфетками из, завалявшейся в бардачке пачки Kleenex, измазанное кровью лицо, то и дело подглядывая в зеркало заднего вида, чтобы не пропустить капель или потеков в труднодоступных местах, когда завибрировал мой телефон.
– Софи, нет, вопрос все ещё не созрел. А... Это ты, Эллайджа. Чем обязан?
Привычный морализаторский разговор раздражал ещё сильнее, когда пропитанный кровью свитер, прилипший к груди, неприятно холодил мое тело.
Да, убил, нет, не сосчитал, я даже честно признался, что все это – ради Ребекки.
Отключив телефон, я швырнул его, не отслеживая в зеркале глазами траекторию полёта, куда-то на заднее сиденье машины. Утомили меня эти бесконечные разговоры. Софи, волки, Эллайджа, Ребекка... хотя, вот она-то со мною как раз и не говорит. Ни слова с тех пор, как ушла из Индиго. Это брат сообщил мне радостную весть – теперь они все, даже вместе с этим приблудным волчонком Хейли Маршал, живут дружной счастливой семьей, к которой, такому отребью как я, не стоит подходить слишком близко. Не дай Бог, моя тень омрачит их плетень, закрывая собой хотя бы один ясный лучик холодного осеннего солнца. "Ребекка не желает" - вот и весь разговор. Можно было подмять ее волю и заставить желать, заставить ее говорить, а может быть, даже кричать. Но, стоя в сени деревьев густого мрачного парка, подступающего к их новому дому с северной стороны, я видел, как ела салат Хейли Маршал, Эллайджа потягивал кровь из стакана – не бокала, стакана! – со льдом, а Ребекка пила янтарно-розовое Шато Ляфори-Пераге прямо из горлышка прозрачной винной бутылки. На террасе дома под номером 2 по Ивовой улице сидела семья, настоящая, как из фантазий Эллайджи. На плетенных темно-коричневых стульях за стеклянным коктейльным столом сидела вся моя семья, счастливая без меня. Счастливая лишь потому, что на пустующем стуле между Ребеккой и Хейли не сидело меня. Так что да, я дал слабину и ушел. Я просто позволил им еще немного пожить в этой призрачной сказке на три персоны. Если я что и понимаю в таких пасторальных сюжетах, так это то, что иллюзия будет весьма краткосрочной и прекрасно разрушится сама собой, без меня. Пусть хоть что-то в жизни Ребекки разрушится без меня.
Даже сейчас я как могу, стараюсь не думать о мерзких псовьих словах про меня и Ребекку. И дело тут не в осуждении, нет, последний раз меня заботило мнение общественности... кажется, никогда. Я боялся Майкла, выставлялся рыцарем перед Ребеккой, я хотел казаться кем-то получше, сильнее и перспективней, я хотел их любви или, в случае Майкла, ослабления хватки на моей шее, но меня действительно не особо заботило, какие именно мысли роятся в их головах на мой счёт. Я был трусом, ябедой и подлизой, аморальный урод как у он есть, но я хотя бы был самодостаточен как гнилая и ушлая личность.
Так что, нет, меня не беспокоило, что мертвые волки осуждают мою личную жизнь. Другие слова.
Я и сам слишком часто вспоминаю тот день у реки. Пусть он и был моею ошибкой, первой из многих-многих других, но вместе с тем - это всего лишь обычный, мало чем примечательный день. С тех пор у наших с сестрой - я смирился с наличием слова "сестра" в голове, оно давно и надежно стало неискоренимою частью меня самого - отношений были дни и поярче, и дни пострашней. Но, так или иначе, я всегда мысленно возвращаюсь к тому самому дню, к нему одному. Ошибка, ошибка, ошибка – вот и всё, что буравит мой мозг. И я признаю, что ошибка, но голос не затихает, а частит и частит, повторяя своё.
А однажды, я видел его (день, конечно, а не голос) наяву как во сне – свет внезапно вспыхнул слишком ярко для вечерних сумерок моей спальни, и я оказался не в своей одинокой постели, а в каком-то лесу, странно знакомом, но и полузабытым, как и весь этот сон. Там, во сне, я напрягся и вспомнил. Это ведь он, тот самый лес. Здесь я впервые предал Ребекку, здесь я впервые её потерял... И опять голоса, не те, что скандируют об ошибке, другие, я не могу разобрать этот шепот, огибающий волнами слух. Я не понимаю, почему я здесь, откуда я здесь, что вообще происходит? Но свет погас также быстро, как вспыхнул всего секундою ранее и я очнулся в том месте, где уже которую ночь мечусь под простынями без сна.
Об этих вопросах говорила Софи, читая меня? Я опять перешел дорогу какой-нибудь ведьме и в обозримом будущем меня ожидают полвека галлюцинаций на тему Ребекки?
Пришлось долго рыться на заднем сиденье, пока, наконец-то, не нашел на полу свой заброшенный телефон.
– Софи, я заеду. У меня есть вопгоз.
Софи встречала меня у парадного входа.
- Со мною что-то происходит.
- Чувзтвуешь зебя непоггешимым? З' Наполеонами такое бывает. Единзтвенный зпозоб лечения - бызтгая, но мучительная змегть.
- Софи, с моей годовою что-то не так, а сам я - весь в крови 49 мирных жителей Бостона, если не хочешь стать счастливой 50 - заканчивай пятничный вечер стэнд-апа у свободного микрофона, и включай свой вуду-буду режим.
- Я не пгактикую вуду. Входи и задись, - закрыв за мной дверь, ведьма не пошла в гостиную, а прямо в холле поставила передо мною простой темно-зеленый пластиковый стул, - на диван не пущу, зам ведь зказал - везь в кгови.
Я сел. И Софи тут же встала у меня за спиной, положив свою левую руку на мой взмокший лоб, интересно - пропустил где-то кровь или все-таки пот? Основанием ладони и большим пальцем ведьма давила на линию роста волос, а остальные пальцы легли на глаза, по два на каждый, плотнее прижимая мне веки к, мечущимся в темноте, глазным яблокам.
Софи Деверо шептала молитву на путанном галльском, опять и опять повторяя "изтинное мне яви", но истинное, видимо, не поддавалось ее уговорам.
И тут я опять увидел тот берег, реку, и как я целую ладони Ребекки. Мой мозг меня подводил, а Софи сподобилась только на массаж головы и неуклюжую молитву на мертвом кельтском языке.
- Zut! Взе испогтила гема!
- Что? - руки с моих глаз ведьма так и не убрала.
- Sang. Кговь, Клауз, кговь.
- Да, да, я - ублюдок Эстер, а Ребекка бастард по линии Майкла, так что да, нам все испортила наша грязная грешная кровь. Только причем тут мои галлюцинации? Это проклятие, повышенный уровень вербены в воздухе, я снова случайно убил заговоренных какой-нибудь ведьмою пятерых и теперь мне грозят годы в бреду, только на этот раз чувственно-эротическом? Что с моей головою, Софи?
- Non, non! Ее кговь, только ее гема во взем виновата, в тебе ее кгови быть не должно! А такой хогоший был план, parfait, idéal, ни одной лишней детали, а она запузтила в тебя свою sang, ковагная дгянь!
- Может быть, ты не знала, но я не очень хорошо реагирую, когда при мне оскорбляют Ребекку. Видишь, куртку запачкал.
- А пги чем здезь твоя зезтга? Твоя Гебекка здезь зовегшенно ничего не гешает, пгозтое позлушное огудие в гуках этой ведьмы, магионетка на ниточке кукловода.
- Так ты об Эстер, о моей матери, сейчас говоришь?
- Я вегну тебе память, зиди змигно и зконцентгигуйзя на том возпоминании.
Софи вообще не баловала меня сегодня ответами, а только бубнила 'кговь, гема, sang', прибавляя 'дгянь, дгянь, дгянь, дгянь' через каждое слово.
- Так что там с Эстер?
- Зконцентгигуйся! - рявкнула рассвирепевшая ведьма и, вот это наглость!, хлопнув меня ладонью по лбу, стала размахивать надо мной своими паучьими лапками - руками, обтянутыми рукавами черной водолазки с символом анха на груди. Я чувствовал движение воздуха над макушкой, но глаз не открыл, а послушно, что для меня оскорбительно и совершенно противоестественно, стал думать о синем цветке возле уха Ребекки. И тут же увидел дубовую рощу у самой реки, где в траве я - живой, я - человек прижал своим весом к земле тело сестры, еще и не подозревая, что она мне не сестра, но и не так деликатно, как помнил. Опять эта дрянь с головой: почему-то мы были разделы. Оба. Совсем. До гола.
- Зконцентгигуйзя! - прокричал чей-то голос сквозь толщу зыбкого летнего марева. Ах, да, Софи. Я снова послушно закрыл глаза, чтобы рассеять мираж и вернуть мозгам ясность, увидеть привычную правду, но когда я открыл их, то как раз целовал ребра Ребекки, помогая ей снять через голову грубое и колючее на ощупь платье из невыбеленного полотна. Мир был идеален. И он был реален, я во всех ощущениях, красках и звуках опять проживал этот, потерянный и только что вновь обретенный, вечер страсти с сестрой у реки. Похоже, Софи вернула мне память. И я даже вспомнил название того синего цветка - пенстемон голубой.
Прослушать или скачать The Killers The Way It Was бесплатно на Простоплеер
L'amour se nourrit d'espérance
L'amour se nourrit d'espérance
Ритуальные жертвы
Часть 3. Ритуальные жертвы
2. Ритуальные жертвы. Девушка.
Волшебник Калеб живёт в компактном симметричном доме из кирпича и камня на улице Валентина. Он кудряв, хорош собой и хорошо умеет слушать. Не то, чтобы я когда-нибудь мечтала "поговорить об этом" с посторонним человеком, но чароплеты, они как современные врачи – соврешь всего в одном нюансе, и вместо принца тебе подсунут склизкую ропуху, а виноват будет не кто иной, как ты сама.
История нашей семьи, тянувшаясь веками, в достаточно подробном пересказе занимает каких-то 2 часа без перерывов на стаканчик кофе или ответа на входящие звонки. Сейчас, когда Калеб все слышал и все знает, я жду как подсудимый приговор – без призрачных надежд, но и без страха, пусть говорит как есть.
– Понимаешь ли, проклятия – это такая тонкая стихия, и чем сильнее ведьма, тем больше у неё амбиций, но, увы, тем меньше осторожности и осмотрительности. Магия не вертится по твоему желанию в любую сторону, ты сам должен поймать необходимую волну и полететь на ней к успеху. Конечно, любое правило можно нарушить тем или иным насильственным путём, но результат от этого становится весьма непредсказуемым.
– Калеб, я вампир, а не волшебник-теоретик, нельзя ли объяснить попроще, для людей со средним умственным потенциалом?
– Не наговаривай, – легко пожурил маг, – я так издалека веду тебя вот к этой мысли: когда ты совершаешь ритуал (любой), есть три возможных варианта взаимодействия с магическою силой: усиление существующего, зарождение нового из пустоты или борьба с сопротивляющимся. Усиление – самый оптимальный вариант, после такого рода вмешательства влюблённый погрязает в страсти, страдающий больной находит утешение в покое, лихой делец срывает жирный куш. Конечно, это тоже не бесплатные подарки – и я сейчас не о деньгах! – но за них берут весьма умеренную плату, например, сломается каблук на важной встрече или простынешь в жаркую погоду, всё в рамках мелкого-бытового невезения. Создать из пустоты уже сложнее и цена классом повыше будет, но, опять же, никакого криминала и одиозного насилия над личностью. Ну, полюбит тебя тот, кто имени твоего ещё вчера не знал, или в игре на скачках победит довольно бестолковый человек, который в лошадях как пес в капусте понимает, а может, забеременеет дама от полностью стерильного супруга. Такие вещи не добро, но и не зло, за них могут убить твою собаку или сломать тебе несколько рёбер. Да, уже не пустяки, но пока и не катастрофы. Но третий вид... Борьба с сопротивлением сводит к нулю возможность предсказать какие-то итоги ритуала: ты можешь преломить чужую волю и получить свое, можешь остаться с тем же, с чем пришёл, а можешь получить ответное проклятие от противостоящей стороны.
– Как рикошетом, что ли?
– Скорее как зеркальным отражением, но страшно искаженным. Вот смотри, у твоей мачехи была идея #1 – сотворить из вас вампиров. Вы все не рвались в нежить, но и активного сопротивления вампиризации не оказали, так что у нас здесь вполне хрестоматийный случай создания из ничего. Весьма успешный в результате, с умеренной итоговой расплатой – вербена, солнце, колья и прочие источники опасности для усредненного вампира. Но, помимо первой, была ещё идея #2 – отвадить дочь супруга от собственного сына, то есть тебя от "брата", – Калеб даже сделал в воздухе кавычки пальцами, чтобы подчеркнуть условный статус нашего с Клаусом родства. – Причину этого поступка узнать нам не дано, возможно, ваша мать хотела сохранить семью семьёй, не дав ей разойтись по швам, а может, люто ненавидела тебя как Майкл Никлауса, просто не так открыто про людские очи. Но, невзирая на причину, статус ритуала изначально был ничем иным как преодолением: ни ты, ни Клаус не хотели потерять связующую нить, а это значит, что вы боролись с магией до самого конца. Противостояние таким вещам обычными людьми, какой ты и была при жизни, в подавляющем проценте завершается провалом и поверх сломленной воли человека пишется новая программа, но однозначно не такая, как хотелось бы заказчику: любовь будет жестокой и изменчивой, выигрыш обложат таким грабительским налогом, что сам потом останешься в долгах, а здоровье больного, подлатанное в одном месте, тут же даст течь в каком-нибудь другом. Бывают ещё люди слабой воли, у них все ляжет максимально близко к идеалу, но таких, энергетически незащищенных личностей, из общей массы крайне мало, и ты уж точно не была одной из них. Так что, сломив в итоге твою волю, мачеха добилась не угасания любви во всех её аспектах и порывах, а притупления физической тяги к "брату". Но энергия как таковая в тебе осталось, и ей пришлось, само собой, искать другое русло. Не знаю, ты в курсе или нет, но сексуальная энергия – это весьма внушительная сила, и если концентрировать её, даже обычный человек сумеет достигнуть потрясающих высот, правда, попутно может повредить рассудок, но итоговую плату с лихвой покроет результат от целибата.
– Целибат и я? Не сочти за хвастовство, но сексуальную энергию я тратила довольно регулярно и с размахом.
– Хм-хм-хм, – беззвучно рассмеялся Калеб, – какое уж тут, Бекка, хвастовство, что факт – то факт никем неоспоримый, не помню, кто это сказал, да нам оно и не особо важно. А важно во что: помимо целибата есть и другие русла для такой энергии, в твоем конкретном случае – промискуитет.
– Хэй, пусть я и не гений, но словарного запаса мне хватает, чтобы понять: "он меня шлюхой только что назвал!"
– Ну... даже если шлюха, то точно не по собственной вине.
– Слабо. Очень слабо утешает.
– Стараюсь как могу. Послушай, тяга и нежность с самого начала были обращены к одному и тому же человеку, а это, в свою очередь, и есть гармония любви. Потом это сплетенье разорвали, тяга ушла куда-то в сторону, а нежность продолжала тот же изначальный путь. Теперь представь, что любишь ты душою одного, а хочешь не его, при этом не важно кого, но лишь бы не его. Такая вот программа рвет человека на куски. С одним ты спишь, другой - твой личный бог. Вопрос гармонии закрыт и препечатан.
– Так, значит, конструктивных отношений мне действительно ни с кем в итоге не светило?
– Почему, ты вполне могла уйти в чисто физический контакт, оставив бога в его храме. Я думаю, попытки точно были, разве нет?
– Были, - сиплю в ответ. Одновременно и тошно, и легко от понимания причины убогости собственной жизни. Спасибо, "мама" Эстер.
– И тут на сцене появляется второе пострадавшее лицо – Клаус.
– Да, Клаус точно пострадал...
– Ты зря иронизируешь, он ведь не просто пострадал, из вас двоих он тот, кто пострадал сильнее.
Калеб говорит святую чушь и получает в качестве ответа моё "да, да, конечно, разве может быть иначе" выражение лица.
– Не веришь? Тогда смотри: Клаус – сын ведьмы, а это уже не самый обычный гражданин, но есть ещё отец, который оборотень, и мы в одном лице имеем сразу две сверхсилы, которые, идя в сцеплении, дают сильнейший ментальный щит. Теперь представь, что на такой вот давит своим вторым анти-любовным ритуалом Эстер. Она сильна, но он тоже силён. Вот если бы отсуха – то самое заклятье на разрыв привязанности между тобой и Клаусом – шла сама по себе, не в комплекте с бессмертием-вампиризмом, то магия еще бы потягалась со щитом. Однако, 2 воздействия пошли в одной упряжке: нейтральное – обращение в вампира – проскочило, а перед вторым возник барьер, и получилось у нас что?
– Что? – Калеб, конечно, молодцом, но крутит слишком лихо и я, порой, теряю нить повествования.
– Нет, ну я так не играю! Я же сказал – отражение, Клаус отбросил заговор на нелюбовь куда?
– В Эстер... – тут до меня дошел простой и ясный смысл витиеватых слов.
– И первый приз уходит к Бекке! Конечно, все это дело полетело прямо в мать, но не в изначальном чистом виде, а обрамлённое в негодование и злобу за попытку надломить защиту сына. Не знаю, сколько времени прошло от ритуала до убийства, но Эстер была обречена, тут никаких двух вариантов быть не может, мамаша - однозначный кандидат на меч в кишки. Однако же, оставим мёртвых мёртвым, и обратимся к делам мёртвых не совсем. Клаус. Все, что он чувствовал к тебе, осталось на своих местах, а ты пошла вперед совсем другой дорогой, держась как можно дальше от него, при этом, будучи реально ближе всех. Шли годы и человек, вампир, гибрид, неважно, хотел и подавлял желание, хотел, но подавлял. При этом ты всегда была верна морально, была для Клауса, если уж не женщиной, то хоть младшей сестрой. Прошли века, ты укрепилась в статусе союзницы, соратницы, причины улыбнуться, но тут случился тот охотник, Александр, и сопутствующие ему проблемы: твоя неверность и желание сбежать как можно дальше от, любящего изо всех сил и как только умеет, старшего брата, проклятье ведьмы и последовавшие мучения – расплата за убийство пятерых. За долгие декады галлюцинаций, живя в бреду и самоистязаниях, пришла простая мысль: как ты угасла в тяге, так теперь ты гаснешь в нежности к нему. И Клаус стал сопротивляться угасанью. Что ж, методы у каждого свои. Клаус избрал жестокость и подавление воли, вестимо, что твоей. Отличный вариант для мазохистов!
– Клаус – мазохист?! Тогда я точно целибат.
– Опять не веришь? Или в тебе программа говорит?
– Какая ещё, к дьяволу, программа?
– Заложенная нашим мазохистом. Пока ты в страхе, пока ты видишь в "брате" монстра, ты будешь гнуться, рваться, плакать, но с концами не уйдёшь. Если нужно мучить и уничтожать, чтобы удержать, то Клаус будет мучить, будет уничтожать, он скорее вонзит кол и будет гладить руку трупа, чем разожмет ладонь и даст тебе уйти. "Любовь неразделённая страшна как профиль Сирано де Бержерака". И строго говоря, не думаю, что "брат" любил твои мучения, они ведь тут же, не отходя от кассы, мучили его. Конечно, местами это все перекрывала злость, ведь как же так, он любит, он так держит, а ты все дальше ускользаешь от него. Но, по большей части, это были любовь и боль, страх потерять, но и не меньший страх любви. Клаус хотел для тебя счастья, и не думай спорить! – Калеб резко вскинул руку ладонью в мою сторону в предупреждающем и раздраженном жесте. – Он просто не хотел для тебя счастья без него.
– Тогда откуда растут ноги у одержимости Петровой, которая вторая Татья?
– У человека, Бекка, иногда бывает чуть побольше, чем одна эмоция за жизнь. Когда задета гордость, то жестокость растет уж точно не из нежности любви. И одержимый чем-нибудь одним, легко приобретает и другие идеи-фикс. От Кэтрин он хотел расплаты, а не поймать и обладать, Петрову он хотел убить, а не любить. Тем более, прости меня, конечно, но не ты одна искала в жизни утешенья тяги, отринув целибат как вариант.
– А что ты скажешь про его армию гибридов? Тоже идея фикс?
– Когда-то я жил на одном из французских островов-колоний, в небольшой деревне и был единственным не темнокожим человеком. Ты не поверишь, но ситуация немножко напрягает и хочется бежать куда-то к людям, которые такие же как ты. Не из любви к тем людям, однозначно, из одиночества и жалости к себе.
– Ладно, колдун, спасибо за беседу... – я поднялась из кресла с жесткой спинкой, стоявшего со своим братом-близнецом напротив широкого рабочего стола, за которым и сидел все это время Калеб.
– Но это ведь ещё не всё, что я хотел сказать.
– М-м-м, ещё немножко поговорим о чувствах? – я улыбнулась магу широко и дружелюбно, но без малейшего энтузиазма.
– Нет, о вашем вампиризме и его истоках.
– Не понимаю, – но в кресло я обратно села.
– Что ж, сейчас поймёшь, – Калеб встал из-за стола и отошел к окну. – Из твоих слов я выяснил, что по легенде, вас всех связала вместе кровь одной и той же первой жертвы.
– Татьи. Мать... Эстер ее убила, из-за возникших разногласий между Клаусом и дорогим Эллайджей.
– Но теперь, когда ты знаешь, что у Клауса не могло быть особых разногласий из-за Татьи... Калеб отвернулся от окна и посмотрел на меня, первый за сегодня раз, без умиротворяющей улыбки. Серьёзность ведьмаку не шла. – ... пора узнать, чья кровь вас обратила.
– Нас?
– Тебя и брата, и сейчас я говорю не об Эллайдже. Для отсухи нужна кровь ритуальных жертв, а не кого попало.
Мне стало холодно и очень неуютно. Я знала, что сейчас мне скажет Калеб, но, первый в жизни раз, мечтала ошибиться. Не ошиблась.
– Клаус был обращен на твоей собственной крови, а ты, что очевидно, на его. Ваша любовь-война не приобретённая привычка, а часть природы, как и вампиризм, Эстер бесповоротно отравила возможно жить спокойно рядом, а каждого своей дорогой вас просто не отпустит кровь. Гордиев узел...
– И никаких мечей на горизонте, – не думаю, что я тону или горю в огне, конечно, фигурально выражаясь, я не страдаю и не умираю, просто в голове моей гремит и сотрясает тело одна и та же ужасающая мысль: "мы прокляты навечно бесконечно идти по терниям и тлеющим углям".
Прослушать или скачать Royal Wood A Mirror Without бесплатно на Простоплеер
L'amour se nourrit d'espérance
L'amour se nourrit d'espérance
Ритуальные жертвы
Часть 3. Ритуальные жертвы
1. Ритуальные жертвы. Девушка.
Я боюсь не так своих дурных поступков, как их катастрофических последствий. Мне было мало просто заживо сгореть, я предпочла пылать в костре стыда публично, выставив обугленную душу на обозрение необычайно спокойного для сложившихся обстоятельств Эллайджи. Позорный столб надёжно пригвоздил меня к земле, и я стояла перед старшим братом бесславным средоточием самоунижения и полного отврата. Не просто грешница, а грех, обретший плоть в моем людском обличии.
Пока лифт нёс меня в реальность - возвращал земное, породившей каждого из нас, сырой земле, я чувствовала себя грязью, смешанною с грязью погрязней, я ощущала себя илом под водой, центр Земли был даже ближе, чем хотелось изначально.
И тут же, как будто покидая последнюю ступень, преданного огню, приюта наших с Ником грёз, я вышла из стального лифта, как выходит повзрослевшая змея из слишком узкой ей позавчерашний кожи, чтобы овальный холл бутик-отеля Индиго встретил меня внезапным окликом волчицы как-там-её Хейли.
И мир перевернулся как песочные часы. Всё, что служило почвой и опорой, посыпалось песчаным водопадом, погребающим меня на самом дне бесконечной и всё время прибывающей лжи Ника. Центр Земли был наконец достигнут.
Глупая Хейли Маршал не сразу догадалась, какою новостью свалилась на меня её неловкая пустая болтовня, а осознав – так и не сумела нащупать более-менее пригодного пути для отступления. Дороги назад нет: Ник мне не брат, позор – надуман и серьезно приукрашен, стыдиться нечего, все грани девственны и непересеченны, возрадуйся, Ребекка, всё твое великое бесчестие – сплошная рукотворная иллюзия, такая же по форме и размеру, как и хваленая "любовь" Никлауса. Никлауса, который долго и упорно играл с тобою в Ника, чтобы ты, запутавшись в коротких именах и ложных родственных союзах, пустила его в тело. Но, шут с ним, с телом! Чтобы ты впустила в свою душу Клауса, улыбчивого беспринципного ублюдка. Конфуз ни капли не исчерпан, позорный столб горит тем же огнем, сменилась только точная формулировка приговора: "виновна в связи с братом" отошло в небытие, теперь я та, которая "виновна в связи с тем, кого считала своим братом".
Ведь грех не столько в нарушении тобой неписанной или очень даже писанной моральной догмы, грех – это всего лишь мысль в голове, это не правда в чистом первозданном виде, это лишь то, во что ты веришь, открывая свои душу, тело или просто рот для коротенькой неловкой фразы из трёх слов. А я от колыбели и до лобби Индиго непоколебимо верила, что Клаус – мой единоутробный брат, и я пошла, вооружившись этой верой, до конца. Увы, но нет на свете правды, способной сделать из меня невинную Ребекку, Ребекку – жертву, светлее и чище, покрывшего себя позором, оригинала. Кто помудрее, говорят, что истина – наивернейший путь к свободе. Возможно. Только правда, такая маленькая, гаденькая правда, уронит вас без лишних церемоний на колени и хладнокровно разрядит полную обойму прямо в ваш, познавший ее истинную силу, глупый просвещенный лоб. В неведении – спасенье от всех бед и, целясь в вечность, сторонитесь дула правды.
Легко уйти из чертова бутик-отеля в никуда, согреться чашкой кофе в забегаловке-Старбаксе, встретив у кассы щедрого мага-хироманта, готового за скромный гонорар пролить ушат-другой чистого света на тёмную историю моих запутанных, семейных и не очень, взаимоотношений с Клаусом. Легко бродить по улицам октябрьского Ньютона под проливным дождём в открытом платье на узеньких бретелях, с глубоким декольте и повторяющим изгибы силуэтом. Легко стать призраком среди живых, но ближе к ночи хочется уснуть в своей родной постели, укрывшись мягким одеялом, а спиной прижавшись к... абсолютной пустоте!
Нельзя сдаваться! Только мозг даст слабину – тело тут же потащится обратно в Индиго. Тело охотно поверит в ложь ради удобства ложа, моя изнеженная плоть - предатель высшей меры, жажда комфорта потушит весь мой пыл и, ближе к ночи, я опять усну в руках ублюдка Клауса, пусть даже с именем бесконечно дорогого сердцу Ника на губах. Нельзя сдаваться! Нужно найти себе ночлег как это делают все люди - пойду к друзьям Тьерри, в дом Хаскелла, в Ласелль. Вампир Ребекка покоится в руинах? Что ж, пусть восторжествует Бекс - обычный человек.
Мне даже не пришлось вводить Мэй Джун в благоговейный транс внушения, она сама охотно предложила переночевать во временно пустующей постели своей соседки Клэр, которая сейчас живет в квартире жениха Мэтта - студента Гарварда - в соседнем с Ньютоном Кэмбридже.
Так что эту ночь я провела в собственном прошлом, рассыпавшемся в прах с приездом в город Ника. С приездом Клауса. А ранним утром, с радио-телефона в холле дома Хаскелла, я сделала всего один звонок на сотовый Эллайджи, и в этот раз действительно покинула Ласелль навечно.
- Не стоит бежать и в этот раз, сестра, прошу тебя, будь выше обстоятельств.
- Эллайджа, он живёт в доме по соседству! Даже не в квартале, не в трёх домах, между нами 0,2 мили, а это 100 не очень-то размашистый шагов, 3 минуты между нашей дверью и его! Прости, но все мои инстинкты вопят одно – "беги"!
- Что ж, с твоими громогласными инстинктами-подстрекателями мы уже знакомы, не стоит ли сейчас предоставить слово своему разуму в его холодной трезвой рассудительности?
- Эллайджа, зачем ты выбрал этот дом?
- Он хорош именно своею близостью к Никлаусу.
- Что?!
- Контроль, сестра, сейчас всем нам нужен контроль, и пара лишних глаз за поворотом не помешает никому.
- Я не хочу, чтобы Клаус был глазами, следящими за мной из темноты!
- Охотно верю, но больше, чем мой брат, о твоем благополучии никто на свете не печется.
- Эллайджа...
- Я осуждаю поведение Никлауса по отношению к тебе, я не позволю ему словом или делом нарушить твой покой под этой крышей, но перед лицом нависшей над семьёй опасности он – лучшая защита, и 100 шагов меж нашими дверьми – поверь, Ребекка, крайняя и строго вынужденная мера. Хотя бы до тех пор, пока вопрос о дикой стае не решен в полном объеме.
- И как ты всё это решишь? - из кухни прокричала Хейли, она подслушивала наши разговоры на правах – страшно сказать такое вслух – хозяйки дома, то-есть миссис Эллайджи Майклсон. [только на словах! никаких официальных подтверждений на бумаге с гербовой печатью, хвала всем бестиям и плутократам вместе взятым!]
- Решительно и кардинально.
- Мы всех их перебьем?
- Возможно, – Эллайджа уклонился от ответа, и этим самым дал самый полный и исчерпывающий ответ: "Не вашего ума дело, девушки".
- Понятно, вы с Клаусом их перебьете, а мы с Ребеккой соберём себе букеты, наплетем венков и в 5 часов заварим чайник чая на террасе – мужчины на войну, а женщины побудут в будуаре, заплетут друг другу косы и перепишут несколько сонетов о любви в свои альбомы с бабочками, орхидеями и образцами кружев для нижних юбок.
Хейли известно, что такое "будуар", "сонеты" и "нижние юбки"?! Как долго я жила отдельно от семьи: почти четыре года или все четыре века, если культурной революцией накрыло даже самые отсталые слои – провинциальных безработных карликовых волков?
- Хейли, вы с Ребеккой можете пройтись по магазинам, сходить в музей, библиотеку, поиграть в одном из местных загородных клубов в гольф, любое развлечение с пометкой "безопасность".
Из кухни выглянула квази-миссис Эллайджа с таким выражением, будто ее насильно усадили смотреть Койянискацци, запивая сортировку почты под аккомпанемент симфонического оркестра приятно освежающей водой со льдом и листиками мяты – растерянность и недовольство на одном лице, скривившейся от отвращения, волчицы.
- Если я и Ребекка, вооруженные – сколько там клюшек в сумке любителя-гольфиста?
- 7 айронов, по 1 питчинг-веджу и сэнд-веджу, от 3 до 5 вудов, плюс еще 3: драйвер, гибрид (вуда и айрона) и паттер. В общей сложности 17 клюшек в одной сумке, – пересчитала я по памяти названия всех единиц типично-усредненного инвентаря гольфиста.
- Так вот, любитель я и профессионал-гольфист Ребекка в чистом поле с 34 клюшками на двоих – это событие должно идти с пометкой "безумные безумные", а не "безопасность"!
- Как вам двоим будет угодно – так и организуйте свой досуг, привередливые дамы.
- Я знаю тир, там можно пострелять... - а вот мою идею волк восприняла с энтузиазмом.
- Всегда готова пострелять!
- Ребекка, Хейли, - переводил взгляд с волка на меня туда-сюда Эллайджа, - пометка "безопасность"!
- Вампир и оборотень вооружились до зубов – да это иллюстрация в энциклопедию к пометке "безопасность"!
Что тут сказать, мой новый дом немного сумасшедший, но если ты переживаешь непростой этап в публичной или личной жизни – немного сумасшедшие семья гораздо лучше адекватной и вменяемой свободы. Семья сильнее одиночества. И, кажется, впервые я поняла, о чем так много лет нам раз за разом, без надежды на успех, втолковывал Эллайджа: весь мир – ничто, когда ты – бездомный безымянный одиночка.
Прослушать или скачать Deadlines And Commitments бесплатно на Простоплеер
L'amour se nourrit d'espérance
L'amour se nourrit d'espérance
Ритуальные жертвы
Часть 3. Ритуальные жертвы
0. Абсолютная Свобода.
И если грань между мирами
Разделит в равных долях войны и покой,
Ты бросишь наземь боевое знамя,
Чтоб в тишину последовать за мной?
Старбакс на улице Вашингтона, Ньютон, Массачусетс больше похож на сарай, в котором отец с матерью… отец и Эстер хранили снаряжение для охоты и всякий ремесленный хлам, жизненно необходимый для ведения домашнего хозяйства в 10 веке.
Мне не хотелось кофе, только тепла, налитого в бумажный стаканчик из мудреной кофеварки.
- Обезжиренный соевый латте без сахара, - мой заказ был предельно девчачьим и не мог вызвать подозрений, в отличии от моего не по сезону легкого платья. Ушла в чем была и попала жарким июнем прямо под дождь октября.
У соседней кассы стоял парень, то и дело бросавший на меня смущенные взгляды. Кто я в его глазах: бродяга в обносках с чужого плеча, жертва насилия, бежавшая из дому от рукоприкладства пьяницы-мужа, жрица любви, выполнившая очередной блудливый заказ и зашедшая смыть с зубов следы позора молочной пеной латте? Которая из этих версий больше похожа на ложь?
И только увидев на стойке свой дымящийся стакан с молочно-сероватой обезжиренной бурдой, закрытый белой крышечкой с отверстием для питья на ходу, я поняла – у меня при себе нет ни цента, а значит, придется внушать всем барриста и этому парню, что я не только расплатилась за кофе, а еще и оставила щедрые чаевые в одной из дурацких стеклянных банок рядом с кассой.
Не знаю, что меня выдало – платье, отсутствие сумки или затравленный взгляд, но когда сомнамбула-барриста потянулся за оплатой предоставленного латте, смущенный сосед тут же протянул ему свою карту, которую до этого вертел в длинных узловатых пальцах - ждал своего выхода на сцену, очевидно.
- Я заплачу за девушку.
Работнику Старбакса было плевать, он пробил мой кофе, провел картой по слоту на кассовом аппарате и опять погрузился в глубину своих скудненьких мыслей.
- Спасибо.
- Всегда готов содействовать лесным нимфам, бежавшим из колдовского рабства крон и стволов в спасительную свободу городских каменных джунглей.
Я посмотрела на свое мокрое мятое темно-зеленое платье – в нем я вполне сошла бы за лесную нимфу не первой свежести и немного хмельную от изобильных возлияний утренних рос.
- Могу еще чем-то помочь?
- Разве что, если ты волшебник Страны Оз.
Кудрявый, а парень был курчав как молодой барашек, опять немного деланно смутился, но после лишь улыбнулся в ответ:
- Пожалуй, Гудвина я обещать тебе не стану, зато перед тобой действительно стоит взаправдашний волшебник. Так в чем твоя печаль, прелестная блондинка...
- Ребекка.
- Суровое какое имя, я буду называть тебя - я внутренне вся напряглась, только не Бекс, только не Бекс - короче, как тебе Бекка, подойдет?
- Пусть будет Бекка.
- Отлично, Бекка, так в чем твоя печаль?
- А кто же ты, кофейный благодетель? Пока мне ясно только, что не Гудвин.
- Я? Забыл представиться, я - Калеб. Хочу, могу и никогда не откажусь помочь прелестной барышне в беде.
- Тогда скажи мне сам, волшебник Калеб, какая у меня беда?
- Руку дашь посмотреть?
Хиромант. И этим все сказано. Одно слово – и призвание в жизни, и клинический диагноз. Пусть смотрит. Протягиваю ему свою раскрытую ладонь. Парень щурится, глядя на линии жизни, любви и другой ерунды, потом переводит взгляд на мое лицо, с сомнением смотрит в глаза, а после опять смотрит на руку – изучает ладонь и сплетение тоненьких кожных прожилок на ней.
- Хм…
- Узнал что-то интересное, Калеб? - Будем считать этот балаган расплатой за кофе и разойдемся с миром, хиромант.
- Подробностей не знаю, ты мне их позже расскажешь сама, но вкратце дело выглядит вот как: у тебя есть брат, но он тебе не брат, а любовник, хотя любовником твоим он стал еще в качестве брата – задорное у вас семейство, с огоньком. И ты только считала своею его мать, а мать эта, большая злая ведьма, вас с братом бездушно и коварно про-кля-ла. И плохо между вами все и плохо все плохое между вами уже давным-давно: любви как в Амазонке, терпимости на банку из-под джема нацедишь с больши-и-им трудом. Просто, Бекка, мира между вами быть никак не может, для вас двоих в природе мира нет, не предусмотрен силою влияния могущественной ведьмы - мачехи твоей. Хотя, с таким проклятием как ваше, победа уже то, что вы пока друг друга не сподобились сожрать. Другие бы веков 5-6 тому назад сожрали, а вы такие молодцы, жевать – жевали, но глотать – ни-ни! Подробнее при частном разговоре за умеренный и неправдоподобно скромный гонорар. Запишешь телефончик, нимфа?
- Я запомню.
Прослушать или скачать Marina And The Diamonds Shampain бесплатно на Простоплеер
вторник, 01 июля 2014
L'amour se nourrit d'espérance
Ритуальные жертвы
Часть 2. Свободные радикалы
15. Свободные радикалы. Радикал.
Мы с Эллайджей целую вечность спускаемся к холлу в стальной ловушке лифта. Падение с небес на землю еще никогда не было более мучительно долгим и тошным. Не это ли чувствовал Люцифер, низвергаемый из пасторальных Райских кущей, горячо любимым, разгневанным Богом в самую бездну Адова жерла? Понимая, что неправ, любя до безумия, карающую поделом его, руку, но, не имея шанса отступиться от ранее избранной стези. И он, как я - падал, падал, желая застрять где-то на полпути между облачной пены или взорваться мелкою крошкой, рассыпаться вдребезги, воспламенившись как метеор, вошедший стратосферу земли. Но в итоге, ударившись оземь, увидел, как перед ним раскололась надвое скорлупа дверей лифта, и адово пламя уже тянуло к нему свои змеиные раздвоенные языки сразу со всех сторон овального лобби отеля Индиго.
Я знаю, что все уже потеряно безвозвратно, надежды нет, надежды быть не может, чистый аут, а я – в нем. Но, тем не менее, я чувствую в себе готовность к борьбе за Ребекку, с Ребеккой. Я готов бросить вызов рассудку, судьбе, самому течению времени, подменяя радостью «вчера» удушающее мукой «завтра». Я должен сберечь от невзгоды свой дом. Если я потеряю любовь - это будет фиаско почище всех тех лет, когда я неусыпно, но безуспешно ловил сачком зыбкие тени, когда я догонял образ прежней сестры, который все таял и таял в моих слишком горячих руках. Я готов блефовать, доставать из рукавов крапленые карты, я готов бросить на кон любой из своих козырей и пойти на открытый ва-банк. Я пойду до конца, лишь бы не проиграть этой жизни Ребекку.
Но уже по одной напряженной спине, обращенной ко мне тонкими треугольниками худых, плотно сведенных, лопаток и дрожащими (от чего? от гнева, от слез, от желания вырвать мне ребра и устроить масштабный забег «собери себя сам по 13-ти адресам»?) острыми плечами, я понимаю всю тщетность борьбы и надежд. Ребекка, сидевшая на этом диване напротив проклятого мелкого волка, уже собрала свои вещи и ушла от меня, хлопнув дверьми сразу всех номеров 5-го этажа. Финальная точка поставлена точь-в-точь в конце самой последней строки, все, что случится сейчас – эпилог, он расскажет о том, как сложились судьбы главных героев после падения атомной бомбы на город, какую форму – снежинки, звезды или кляксы – принял их ядерный пепел.
Эллайджа подходит к ним первым, я плетусь позади, пытаясь отсрочить неизбежную пытку разлукой. Пытаясь дать время Ребекке, вспомнить, понять, осознать, наконец, что она - моя, что я не шутил, держа ее на коленях на полу ее ванной, что у лжи нет, и не может быть власти над нашей любовью, что эту, последнюю из ошибок, мне можно, нужно простить. Я клянусь, она будет последней.
Услышав, что я приближаюсь, Ребекка говорит не так мне, как душному воздуху тесного лобби и своим отражениям в противоположной ее дивану зеркальной стене, говорит нарочито беспечным, обманчивым тоном, из последних сил сдерживая внутри разрастающийся ураган:
- Тут у меня Хейли спросила, как я пережила новость о своей биологической маме. Говорит, что это нормальное чувство - хотеть узнать свои корни. Но так как времени прошла уже "туева куча", - Ребекка сделала пальцами кавычки, обозначая прямую речь Хейли, - то нужно смириться и просто жить дальше. Ведь мы, - теперь она показала по очереди на каждого из своих братьев – родного Эллайджу и самозванца меня, - семья и нам нужно держаться всем вместе. Навечно и бесконечно, так сказать...
- Ребекка… - и что я могу возразить ей на это?
Но она сама не позволяет мне закончить.
- Я... мне... простите, мне нужно выйти...
Ребекка резко встает со своего дивана, и с журнала, с пирогом на обложке, на которых сидела все это время, натянутая как стрела для японского лука юми, и уходит из холла в сторону нижней террасы – там тенты, шезлонги, летний бар и бассейн, щедро пропитанный хлором. И я, не прощаясь ни с братом, ни с болтливой идиоткой Хейли, спешу за ней. Перед глазами мелькают яркие плитки пола на нижней террасе. Ребекка стоит у бассейна. Мы здесь одни.
Она не смотрит на меня. Она должна на меня посмотреть. Я должен понять, что мне делать, разработать стратегию, план. Я прошу тебя, ну посмотри на меня! И она посмотрела.
Все вселенская грусть отразилась в этих кобальтово-голубых глазах. И я понял, что не разочаровал Ребекку, не убил в ней любовь, не свел своей идиотской молчанкой с ума, я опрометчиво подтвердил все ее опасения, я доказал, что в каждом сомнении на мой счет она была изначально права. Я убил ее не бездумным поступком, я позволил Ребекке совершить суицид на моих же глазах, и я сделал это с улыбкой.
- Мне тяжело дышать, - вот первые ее слова, обращенные ко мне после смерти.
- Тебе совсем не нужен воздух, Ребекка, ты можешь вообще никогда не дышать.
- Конечно, мне совсем не нужен воздух, так почему я задыхаюсь, Ник? Зачем ты мне соврал?
Просветом в этом кошмаре, происходящем со мной наяву, была лишь ее грустная улыбка, только губами, глаза отражали всю ту же смиренную грусть.
Пусть разозлится, ударит, пусть выместит боль. Любая реакция лучше, чем эта. Ребекка смотрит на меня так, будто ей уже все равно.
- Я не врал! – Бросаю ей вызов. Очнись! Встрепенись! Дай мне сдачи, Ребекка! Дай мне бой, чтобы я осознал – ты жива, ты со мной, у меня есть надежда, у меня есть любовь, за которую стоит бороться!
- Если ты сейчас скажешь, что я просто не спрашивала, я тебя ударю и ударю тебя очень больно.
- Ты не спрашивала… - и Ребекка действительно бьет, вяло и с неохотой, сначала в плечо, потом в живот, по голове, снова в плечо, в грудь, так не выместишь боль, так не ранишь в ответ. Я не чувствую силы в ударах, но я так виноват перед ней, что даже эти слабые, щадящие хлопки и тычки заставляют меня содрогаться всем телом. Я на кладбище бил ее резче, я был зол на нее как сам черт, а Ребекка просто сломалась, она бьет лишь бы не говорить ни о чем, лишь бы дальше не слушать, изобличающей меня, правды. Устав от этих фиктивных побоев, она отвернулась и, согнувшись дугой над землей, задышала так тяжело и прерывисто, как только может дышать человек в самый разгар приступа паники.
- Ребекка…
- Заткнись, - она мигом обернулась ко мне, - не смей со мной заговаривать, Ник! Вся эта чушь о любовницах, о выборе мужчины над образом брата, о тяжести поиска замены «сестренке» на словах и в голове!
- Мне и было тяжело!
- Все ложь! От начала и до конца! От первого до последнего слова! От холодной весны до… - Я тоже не помню последних сказанных ей слов. - Ты несколько лет как знал, что я тебе не сестра, так что какие проблемы с «сестренкой», с головой у тебя только проблемы, но помочь уже не сумеет ничто, даже момент для лоботомии безнадежно упущен.
- Ребекка, это все ничего не значит! Вся моя ложь не меняет самой сути наших отношений, не меняет нашей любви.
- Любви?! Да ты любовь не узнаешь, если она располовинит тебя мачете в пустынном переулке! Не зря ты сказал, что я – вся твоя любовь, весь твой дом. Обман, манипуляция, вождение за нос – вот истинная глубина твоей любви, вот они - гнилые стены твоего кособокого дома.
- Ребекка!
- Оставь свой излюбленный аргумент, громко кричать мое имя больше не панацея, натура ушла, мальчик так надоел со своими волками, что сами жители деревни собрались и забили камнями до смерти голосившего идиота. Жестокий мир диктует жестокие меры, братишка, - Ребекка плюнула своим «братишкой» мне в лицо.
- Я повторяю, это ничего не значит, ничего не меняет в наших с тобою личных отношениях. Все, чего ты боялась – реакция Эллайджи, всего мира, моральные догмы – все чушь, мы чужие, нам можно все, всегда было можно, даже там, в траве у реки!
- Не значит?! Для кого? Для тебя? Для меня, для меня значит, - Ребекка бьет ладонью себя в грудь, - я отдалась не другу, не соседу, я брату, слышишь, брату отдалась! Я все в себе к чертям таким сломала и бросила к твоим ногам. А ты все знал, ты с самого начала знал, что я... - Ребекка заикалась, захлебываясь в собственных словах, - что ты... что мы... ты знал, и ничего мне не сказал... я снова пересекла эту грань, а ты остался стоять на ровненькой почве, с осуждением глядя мне в след!
- Я ничего не перешел?! Да я всю жизнь переходил эту границу туда - обратно и опять туда!
- Да что ты говоришь?! Ты всю жизнь пробродил вдоль высоковольтного ограждения, с грустью глядя сквозь звенья колючих дротов на ту сторону, на желаемый мир, ведь ты так хорошо умеешь только смотреть, правда, Ник? А потом Эллайджа вручил тебе индульгенцию, упреждающую все грехи и ты, наконец-то, двинулся в путь. Пересек все границы вальяжной походкой, ты вошел в отношения с полной свободой от страха, сомнений и ломки себя. Всех тех мук, через которые прошла я! Я бежала лесами, сплавлялась на бревнах по горным рекам, я перешла на ту сторону как нелегал, я жила с тобой тихо как мышка в норе - затаившись на дне под сырою землей, лишь бы нас не нашли, лишь бы только никто не узнал. А при встрече с Эллайджей мне выпала честь пережить еще одну смерть, вторую смерть за всего одну, не такую, чтоб очень и длинную жизнь! Даже когда отец ударил меня своим мечом в живот, мне не было так плохо, как от встречи с братом, заставшим нас на горячем, целовавшимися на этом полу! Неужели, в тебе не нашлось даже капли любви, чтоб меня пожалеть, чтоб спасти меня от этой участи, пусть не тогда, в первый раз, так хотя бы сейчас? Неужели, ты действительно монстр, Ник? После всего, что между нами было, ты все еще монстр, играющий со мной в гнусные игры?
Здесь мне крыть нечем, Ребекка права, я знал, на что шел, а ее саму отпустил брести в темноте, разве что, крепко перехватив своею рукой ее руку, и то и дело, оповещая, где холм или яма, чтобы просто не дать ей упасть.
- Эй, - хватаю за предплечья сестр... Ребекку и трясу, не сильно, но довольно ощутимо, - успокойся, это же я, твой Ник, все только между нами, никто не будет знать.
- Я буду знать!!! - взревела раненым зверем Ребекка. - Целую вечность жить и знать, что между любовью и желаньем победить любой ценою, ты победил. Отпусти меня, Клаус, у меня ведь теперь даже халата приличного нет, чтобы ты мог его отобрать – и, сбросив с себя мои руки, Ребекка вышла через калитку в балюстраде террасы на улицу у отеля.
Клаус! Халат! Она сказала, Клаус, а значит, значит она помнит ту полную безумства ночь в ее крошечной спальне, когда я напоил ее своею кровью, чтобы снять эффект от мерзкого укуса возле бара! Она все помнила, пока была со мной, когда распекала меня на кладбище словами об отце, когда с невинным видом говорила «Клаус? Нет, Клаус – никогда», все помнила, но ничего не сказала. И сам, не удержавшись, я рычу как зверь, только не раненный, а дикий и взбешенный. А в следующий миг я выбегаю следом за Ребеккой. Но улица пуста. Она ушла, и я не знаю, вернется ли когда-нибудь обратно.
Конец 2 Части.
Прослушать или скачать Slipknot Vermilion, Pt. 2 бесплатно на Простоплеер
L'amour se nourrit d'espérance
L'amour se nourrit d'espérance
Ритуальные жертвы
Часть 2. Свободные радикалы
14. Свободные радикалы. Другие.
Отель "Индиго" стоит слишком близко к бывшему дому Ребекки, к Ласеллю, так что вампирше временами случается чувствовать отголоски, казалось бы, ушедшей в Лету боли от, невзначай брошенных кем-то из гостиничной обслуги или, сменяющих друг друга, постояльцев, приехавших в Ньютон, чтобы навестить учеников, беглых слов о ее прошлой отринутой, жизни. Но в этой "затрапезной ночлежке", исходя из слов Клауса, "все же лучше, чем в доме", в любом из домов, где они раньше жили порознь, но все же вдвоем. Коттедж в проезде Склона Горящего Холма сам по себе один сплошной комок воспоминаний, о нем пришлось забыть сразу же после похорон Тьерри, Ребекка просто не могла туда вернуться, даже ее вещами - упаковкой и перевозкой – с неохотой, но занялся лично Клаус. А казалось бы, безобидный дом на Лощинной приобрел иное свойство – стал бесконечной полосой препятствий, когда один вид люстры на потолке хозяйской спальни вгонял в слезы сестру, что в свою очередь, если и возбуждало, то только бешенство у брата. С гостевыми спальнями тоже не сложилось - во всех комнатах были обнаружены совершенно идентичные друг другу потолки. Чтобы спасти рассудок Ребекки и потенцию Клауса, на семейном совете из 2-х мертвых душ было рассмотрено и решено: переезд в новый дом и как можно скорее. Задавшись этой целью, Майклсоны решили все же не форсировать события – мерить семь раз и только после обрубать концы. Однако, когда на следующий вечер, оставив мастерскую, Клаус спустился вниз за бокалом вдохновения и пинтой свежей крови, он заметил сестру, лежащей в позе эмбриона на полу гостиной, с остекленевшим взглядом, застывшим на экране неразведенного камина, событиям был предан срочный ход и в тот же вечер Майклсоны покинули свой старый дом без сожалений и щемящей сердце ностальгии по былым прекрасным дням.
Ни в одном из Ньютонских отелей не было даже унылых люксов, не то что подобающих апартаментов, но Ребекка твердо решила никуда не уезжать, так что Клаус просто снял на свое имя весь 5, он же последний, этаж бутик-отеля Индиго и снова занялся сборами вещей, которые всего через неделю были переправлены на арендованный по случаю склад. Глава была дописана, а с нею завершился и весь том истории с учебой и самостоятельной жизнью, временно эмансипировавшейся, Ребекки, пришла пора искать достойное совместное жилище.
Отбрасывая дом за домом, парочка древних упырей устанавливала и тут же лихо била свои же собственные рекорды в области снобизма. Устав довольствоваться малым, Майклсоны, зажатые на 5 этаже отеля со статусом «печальных 3 звезды», на этот раз хотели сразу и всего. Поскольку средства позволяли им купить, фигурально выражаясь, не только старинный европейский замок, но и страну, ютившую его, размах у поисков был задан грандиозный. Подобной ярмарки тщеславия Ньютон не видел со времен приезда первых поселенцев, считавших, что они цари земли и воплощенные боги для коренных народов - чумазых голозадых дикарей.
Но если цель и деньги совместить в одном сосуде, то чудо рано или поздно, наконец, произойдет. И двухэтажный особняк на улице Лугового ручья был скупо признан Клаусом как "годный" и утвержден не менее скупым по тексту, но куда более эмоциональным, судя по улыбке и сияющему взгляду, "да!" Ребекки, сопровожденным придыханием от крайнего восторга. Вампиры не владеют частной собственностью, побочные эффекты вечности бюрократического толка, зато их депозитный банк с рачительной готовностью взялся за процедуру приобретения имущества, с последующей передачей в долгосрочный лизинг своим наивернейшим депонентам, поставившим на ноги уже несколько банкирских поколений.
Завершение процесса переезда забрезжило на горизонте и, отмечая событие подобного масштаба, с подобающим случаю размахом, Майклсоны, целовавшиеся на полу одного из номеров своего этажа, были прерваны бесцеремонным стуком в дверь.
- Там же висит табличка "не беспокоить"... - со вздохом, отрываясь от поцелуев в шею сестры, Клаус крикнул в сторону двери - Проваливай, если жизнь не надоела!
Но в дверь снова постучали.
- Какой извращенный способ самоубийства выбрала доставка в номер или горничная по этажу, - Клаус снова поцеловал Ребекку, которая крепко держала брата за отвороты расстегнутой рубашки, не позволяя сорваться с места и свернуть тонкие шеи своим непрошеным гостям. За дверью было двое, их выдало нескладное дыхание: один дышал прерывисто, как перепуганная мелкая зверушка, другой же вдыхал и выдыхал настолько равномерно и спокойно, как будто вовсе и не человек дышал за дверью, а больничный аппарат для интубации качал животворящий воздух своими бледными стерильными мехами.
В замочной скважине - разъеме для магнитной карты - тихонько пискнул ключ и засветилась лампочка "открыто". Взбешенный Ник вскочил на ноги, чтобы лицом к лицу увидеть... старшего брата собственной персоной.
За его спиною мялся бледный коридорный, сливавшийся лицом по цвету с пастельно-зеленой штукатуркой стен отеля.
- Не беспокойтесь, я не помешаю. Поверьте, а если хотите – войдите и лично проверьте, мне отлично знаком господин… Морган. Не так ли, Никлаус? – вопросительно вскинув брови, смотрел на младшего брата Эллайджа.
Если бы Ребекка могла провалиться сквозь пять этажей и земную кору в самый центр Земли - окажись он ядром, или адом, или черной дырой в новый мир - она крутнулась бы резвым волчком и сейчас бы неслась строго вниз, в глубину. Удалялась от чувства позора, охватившего ее от макушки до пят в тот момент, когда в номер вошел старший брат и увидел ее на ковре, где секунду назад ее целовал в шею Ник, где ее целовал родной брат.
- Эллайджа… - вот и все, что смогла выжать из онемевшего горла Ребекка.
- Сестра, - улыбнулся Эллайджа в ответ.
В лобби отеля пила кофе Хейли. Вся эта история становилась очередным витком мелодрамы для, разжиревших на заказной пицце и китайской еде, провинциальных домохозяек. Он [Эллайджа] еще бы на письмо в бутылке купился, подписанное скромным анонимом "доброжелатель"!
Кто-то, кого он когда-то где-то знал, сообщил, что недавно видел там, где когда-то они всей семьей жили вместе, объявились его брата и сестра, похоже, возможно [этот кто-то был почти что уверен, что зрение его не подвело]. И мужчина, поверивший в этот набор условных предполагаемых "-то", считает себя "существом по крайней мере разумным". Он [здесь снова Эллайджа] с тем же успехом мог приобрести в бакалее спортивные лотерейки, с надеждою выиграть, если не поездку в Париж, то хотя бы утешительный приз - розовые садоводческие грабли.
Но администратор подтвердил - супруги Морган и Майклсон снимают пятый этаж отеля. Сегодня здесь администратор подтвердил. А в скольких отелях, уютных семейных мотелях и риэлторских службах славного штата Массачусетс им сообщали - "простите, ничем не можем помочь"?! Да они бы по запаху их быстрее нашли, чем по сверхточной наводке "Я видел как из Орлеана они улетали куда-то в Массачусетс!" Вот Хейли, к примеру, видела зебру в одном зоопарке Монтаны, но в Африку ей до сих пор не хотелось лететь! Мало того, что они их искали почти 3 месяца кряду, так теперь Эллайджа решил «нанести им визит», супружеской паре Морган и Майклсон на, снятом ими, 5-том поднебесном этаже. И здравый смысл Хейли не смог достучаться до пресловутого рассудка Эллайджи: все хорошо, они живы, оставь им открытку и поехали домой, дай людям свободно дышать! Но нет, "мы – семья! ", вот с такими словами и совершаются самые страшные в мире ошибки! Нет ничего печальней последствий благих намерений, уж Хейли не знать. Нет, пусть сходит, посмотрит, порвет себе душу немножко, они ведь там в шашки Го играют, повесив на дверь табличку «не беспокоить», никак не иначе!
- Еще кофе? - одна из горничных проявила инициативу, и теперь слонялась по лобби с кофейником в руке, то и дело подливая горячий напиток в малюсенькую чашечку Хейли. Кто вообще пьет кофе из таких, канарейки и белые крысы на обеде у Безумного Шляпника?
- Уже, - ответила Хейли и протянула девушке в стандартной гостиничной униформе пустую белую чашку. Приняв тару, горничная с легким кивком ушла куда-то в сторону ресторана. Крепко их здесь Клаус всех держит. Вся обслуга хорошо, что не марширует, распевая хвалебные гимны во славу своих драгоценнейших постояльцев. Все до одного под внушением. Но для Эллайджи это пустячное дело, он вежливо попросил проводить его в номер новоявленных молодоженов одного из мелких коридорных, который все пятился и пятился от него, пока не уперся спиной в двери лифта и некуда стало бежать. Эллайджа нажал кнопку вызова и мальчишка, чуть не упав на ковровую дорожку кабины, продолжил пятиться до самой задней стены, тогда вампир зашел за ним следом и нажал кнопку 5-го этажа. Покомнатный обход он им что ли устроит? Но раз криков и падающих из окон тел пока не наблюдается, значит воссоединение семьи проходит благополучно. Тяжело вздохнув, Хейли взяла один из журналов у стойки портье и принялась читать о чудесах выпекания органических цельнозерновых черничных пирогов без сахара, яиц и глютена.
- Можешь быть свободен, мальчик, - Эллайджа протянул коридорному свернутую 50-ти долларовую купюру и закрыл за собой дверь номера 503.
Ребекка рывком встала с пола, пытаясь расправить измятое платье и хоть как-то прикрыть растрепанными волосами свою шею, на которой багрились две аккуратные дырочки от свежих укусов. Вчера они с Ником пытались раздвинуть рамки дозволенного чуть пошире, так что сегодня на них обоих красовались следы от наиболее успешных экспериментов.
- Брат, - обратился Клаус к Эллайдже, инстинктивно пытаясь закрыть собою Ребекку. Ей показалось, что жест был приятным и милым, и потому - очень странным, а сам Клаус боялся, что карточный домик его лжи вот-вот будет пущен по ветру, стоит только Эллайдже легонько подуть в сторону, обомлевшей от страха, Ребекки.
- Стало быть, ты теперь Морган, Никлаус?
- Поклонники одолели, пытаюсь скрываться под псевдонимом, не теряя при этом основы: Майклсон или Морган, не все ли равно, что там, что там заглавная «М».
- Ловко придумано, а ты, Ребекка, теперь тоже Морган из соображений конспирации?
- Она все еще Майклсон, - ответил за сестру Клаус, - иначе бы ты сейчас здесь не стоял.
- Эллайджа... - едва слышно прошелестела пересохшими губами Ребекка.
- Ребекка! - все еще закрывая сестру собой, оборвал ее грубее, чем следовало, Клаус.
Эллайджа вопросительно вскинул брови.
Но Ребекка была так подавлена всем происходящим, что ни грубость Ника, ни справедливое удивление старшего брата, не произвели на нее должного впечатления. Она все еще мечтала провалится сквозь землю. И тут же Эллайджа воплотил ее мечты.
- Прошу тебя оставить нас, сестра, мне нужно обсудить кое-какие спорные моменты с Никлаусом наедине.
Ребекка молчала, переводя растерянный взгляд с одного, старшего брата, на другого, среднего, с которым ее и застал на горячем присно помянутый старший брат.
Клаус кивнул.
- Ступай пока в холл, выпей горячего кофе или чаю со льдом, а я скоро спущусь к тебе, сестра, - улыбнулся Эллайджа, робеющей как девочка-подросток, которой она и была, посеревшей от страха Ребекке. И та двинулась в путь, обогнув по дуге, стоявшего нерушимою скалой, Клауса. Возле Эллайджи вампирша остановилась - брат повернулся к ней, чтобы обнять - и позволила крепко прижать себя к холодной груди, облаченной в привычные ей пиджак и рубашку. Самый старший ампир был в одном из своих безупречных строгих костюмов. Поцеловав сестру во впалую щеку сухим родственным поцелуем, Эллайджа легко отстранил ее от себя и снова велел:
- Ступай.
Не став спорить с судьбою, Ребекка, молча и не оглядываясь на Клауса, покинула 503 номер.
Хейли уже точно знала, что полную ерунду с кислой черничной начинкой можно приготовить из цельнозерновой муки без глютена, сахара и яиц, когда створки одного из гостиничных лифтов разъехались в стороны, выпуская в лобби Ребекку.
- Ребекка, - отбросив журнал на ближайший диванчик, позвала волчица, вставая из удобного рыжего кресла.
- Волк-бродяжка? - искренне удивилась вампирша, увидев у одной из фальшивых мраморных колон, поддерживающих свод фойе, Хейли как-там-ее из Монтаны.
- И ты ничего ей не сказал, - резюмировал Эллайджа, как только за Ребеккой закрылись двери, удаляющегося вниз, лифта.
- Эллайджа… - не скрывая раздражения, начал Клаус, но брат жестом его оборвал.
- Ты ведь понимаешь, какой катастрофой закончится этот приятный домашний четверг?
- Не дерзи мне, Эллайджа, и серебряные кинжалы, и пепел, и кол из белого дуба - при мне!
- Хочешь схватки, Никлаус? Прошу, нападай, это будет не первая драка, в которой я тебя одолею, брат, пусть даже посмертно, если ты, и правда, осмелишься пустить в ход тот кол. Ведь как ты все это объяснишь моей сестре? Пообещав ей спуститься к беседе, я напал на тебя, защищая ее добродетель? Не смотря на некоторую наивность Ребекки, даже она не настолько глупа.
- Она меня любит, таким, какой я есть, без оговорок, - Клаус молниеносно перешел от нападения к защите, скрестив руки на голой груди и воинственно выпятив подбородок.
- Лгуном? Имею большие сомнения на предмет этого вопроса.
- Эллайджа! – прорычал ощетинившимся волком Клаус на старшего брата, но тот был все так же спокоен и абсолютно непроницаем, что еще сильней распаляло, вызывая яростную дрожь в конечностях – Клаус сжал кулаки.
- Никлаус, не рычи на меня, я не барышня с пирожками в крзинке, не забоюсь твоих острых клыков, большой злой серый волк - статичность Эллайджи была воистину несокрушимой.
- Эллайджа, будет этих разговоров, пойди, обними Ребекку на прощание и отправляйся домой.
- Разговоров с тобой, брат, действительно будет, но оставить Ребекку в неведении - нет, прости, этой подлости я не совершу.
- В чем подлость, она меня любит! Правда - не имеет значения, она несущественна, брат!
- Даже так? Она настолько малозначима, что не услышав ее из моих уст, ты за тысячу лет так и не осмелился коснуться Ребекки, предложив ей любить тебя таким, каков ты есть, без оговорок? – Легко обернул оружие младшего брата против него самого, далеко не всегда благородный, Эллайджа.
- Брат! - защита сменилась мольбами, Клаус понял, что в этой войне проиграл, но Эллайджа так часто прощал ему слабости, может, и в этот раз он поймет...
- Никлаус, Никлаус... Почему же тебя ничему жизнь не учит, скажи мне, младший единоутробный брат? Ты мог быть счастлив, открыв сам моей сестре правду, пройдя этот путь вместе с ней, дав ей надежду на любовь без примеси страха и боли, но ты выбрал такую дорогу, худшую изо всех возможных дорог...
- Какую дорогу, Эллайджа?
- На которой ты только что все потерял.
- Я не понимаю, о чем ты. Пока мы с тобою здесь... говорим, ничего еще не потеряно, дорогой старший брат.
- Боюсь, что огорчу тебя, Никлаус, но Ребекка сейчас в холле с Хейли.
- Ты связался с этой волчицей? Всю жизнь подобираешь за мною объедки и говоришь, что жизнь ничему не учит меня!
- Полно, Никлаус. Хейли - не твой объедок, она человек. И оборотень.
- Да хоть фея грез, мне-то что?
- Хейли, которая сейчас находится в холле с Ребеккой, все знает о наших семейных секретах и лишь одно ее удивит - неосведомленность в этом вопросе моей младшей сестры. Удивит уже задним числом, если ты понимаешь, о чем я.
- Нет! - крик Клауса слышен всем этажам, был он слышен и в лобби, где Ребекка сидела с застывшим лицом напротив испуганной Хейли, которая все поняла, но только когда, исходя из чистой откровенности и наивной веры в порядочность Клауса, уже проболталась.
Подлинный ураган накрыл, ничего не подозревавший о надвигающейся беде, бутик-отель Индиго.
Прослушать или скачать Youth Group On A String бесплатно на Простоплеер
L'amour se nourrit d'espérance
L'amour se nourrit d'espérance
Ритуальные жертвы
Часть 2. Свободные радикалы
13. Свободные радикалы. Радикал.
В морге госпиталя Ньютон Уэлсли, сыром и смежном с бойлерной, мне сообщили, что на друга Ребекки прямо на кампусе напала стая бродячих собак. В полнолуние. Конечно собаки, кто же еще. Я осмотрел шею Тьерри – рвали на совесть, это не укус ради еды или с целью обращения, а хладнокровное умышленное убийство: подкараулили и напали всей стаей. Как тогда на Ребекку у бара. Придется навести порядок в Бостоне.
Я возвращаюсь к себе домой, к сестре, которая лежит на кровати и смотрит в потолок. Предлагаю поесть – тишина. Говорю, что это дело рук оборотней и можно поехать, поискать их, чтобы воздать сразу за все и сполна – тишина. Я ложусь рядом с ней на покрывало, обнимаю – Ребекка не сопротивляется, но и не прижимается в ответ, и так мы лежим до утра: я смотрю на сестру, а она – на побелку и, горящую сразу всеми 8-ю лампами накаливания, люстру.
Прощание с Тьерри Венчурэ проходит в Мемориальной часовне на кладбище Ньютон. Здесь у него совсем немного друзей, так что все помещаются в крошечном зале для проведения скромной ритуальной службы. Я сжимаю холодные пальцы Ребекки до хруста, но боль не оживляет ее лица, то, что происходит с ней внутри, просто не позволяет отвлечься на события внешнего мира. Прощание сумбурное, вечером Тьерри должны отправить домой, в Луизиану, к родителям, чтобы придать родной земле. Речь держат друзья, азиатка с летнего бала предлагает дать слово Ребекке, но я только мотаю головой в ответ - сейчас сестра не сможет даже звука выдавить, не то что упражняться в красноречии с трибуны, стоящей сбоку от открытого черного гроба, в котором лежит в окружении моря цветов ее мертвый друг.
Мы уходим домой по затененным аллеям кладбища, мимо клумб и прозрачных озер. Ребекка не хочет идти пешком к своему дому, так что я вызываю такси и мы снова едем ко мне.
Ребекка находит меня в мастерской, я по памяти продолжаю пейзаж, недописанный в заливе, когда она молча входит в той же черной одежде, в который мы были на службе, и глухо притворяет за собой высокую дверь.
- Прости, я, кажется, сломалась, - шепчем сестра, даже не глядя мне в глаза, они снова полные слез и Ребекка пытается скрыть от меня свою слабость. Все чушь! Чем слабее она, тем сильнее быть мне, а я долго копил в себе силы, играя в обычную жизнь.
- Мне жаль.
- Чего? Мы сами в хорошие, да и в плохие годы тоже, могли убить гораздо больше и это только за один заход. Да что там говорить о "мы могли", мы убивали людей сотнями - ради еды, ради забавы, из-за плохого настроения, из-за дождя во вторник... Нам не бывает жаль.
- Тьерри был твоим другом.
- И это стоило ему всего! Его убили только потому, что я - вампир, а он - мой друг. А глупый серокепочник Венчурэ даже и не знал, кто я... Что я. Его убили за дождливый вторник, понимаешь, Ник, за чертов дождливый вторник, - Ребекка снова плачет, переходя от всхлипов к хрипам, ее слезам уже который день.
- Не плачь. Прошу тебя, больше не плач. Оборотням из этой стаи осталась жить не дольше, чем до первой и последней встречи со мной, я обещаю тебе это, Ребекка.
- Это вернет Тьерри?
Мне нечего сказать сестре в ответ.
- Я так и думала. Пусти меня, пойду, умоюсь.
- Тебе нужно дорисовать портрет до завтра - посреди мастерской стоит, завешенное драпировкой, незавершенное полотно - итоговый проект Ребекки, выставленный на треноге одного из моих мольбертов.
- Сожги его, я больше не вернусь в Ласелль.
- А как же шапочка, диплом, простая человеческая жизнь?
- А так оно обычно и бывает с простыми человеческими жизнями, их обрывают в подворотне оголтелые уроды и нет ни шапочки, ни свитка с дипломом, нет ничего, окромя гроба, из которого не встать, как встала я из своего. Сожги портрет, Ник, мой человеческий период объявляется досрочно и бесславно завершенным.
- Я еду в Орлеан, - вот первое, что сказала мне утром Ребекка. Этой ночью она не спала, а сидела в темной гостиной моего дома, глядя на пылающий в камине огонь. Сейчас он был полон углей и золы.
- Ребекка, этот город для меня…
- Я не прошу тебя ехать. Я поеду одна и своими глазами увижу, как опустят в землю Тьерри. Пусть хотя бы одна из моих человеческих жертв будет знать, как мне жаль.
- Ты не убивала его!
- Разве? Я знала про оборотней и ты о них знал, они встретили нас в одном баре, видели с кем я пришла, с кем ушла, мы пробудили опасность, а после поехали загорать и плескаться на берегу, в то время, как волки порвали Тьерри. Не всегда нужно действие, чтобы убить. Погибель всем нашим близким заложена в одних только именах Никлаус, Ребекка, Эллайджа, имя Майклсон несет в себе кровь, страх и смерть. Даже притворяясь котятами, играя в нормальность, мы внушаем другим такой ужас, что они готовы кусать всех подряд, кого угораздило просто стоять слишком близко к проклятой семье. Я поеду в Орлеан, Ник!
- Я закажу нам билеты, - я смирился с судьбой, на пути ее даже великим и грозным гибридам не устоять – сломит в щепки и разбросает по миру.
- Ты не должен…
- Все, что включает тебя, негласно, но очевидно, подразумевает меня. Мы летим в Орлеан.
Погребение было подавляюще грустным, рыдали все, почтившие светлую память покойного своим присутствием, но Ребекка рыдала едва ли не громче чем мать и сестра покойного Венчурэ. Ноги ее не держали, и она то и дело грозилась упасть прямо в землю возле свежей могилы Тьерри, так что мне пришлось всю службу держать ее цепких объятьях, не давая отойти ни на шаг.
Кладбища Орлеана – отдельная песня, каменные джунгли угнетали гораздо сильнее, чем пасторальные лужайки Ньютона, давая понять, что смерть – это смерть, просто точка в финале скупого сюжета, за которой одна чернота, а не переход по тоннелю из облачной пены в белой тоге и сандалиях с бубенцами на заливные луга – молочных рек берега. В Орлеане Ребекка осознала и, наконец, пережила смерть Тьерри.
Я боялся, что город захватит меня, что почувствовав дом, не смогу вернуться с Ребеккой в Массачусетс, захочу все вернуть, возродить свое королевство, снова стать Майклсоном с заглавной «М». Но поразило только безразличие, царившее в душе, когда я шел с сестрой под руку по французскому кварталу. И если был у меня где-то дом, то весь он заключался в сестре, чья рука уютно лежала в моей. Со спокойной душой я взошел на борт самолета и вернулся с Ребеккой в наш Ньютон, впервые ощущая – «она мне не сестра» без раздражения, не приучая себя палкой к чему-то новому, а с радостью. И с грустью. Я люблю ее, она любит меня, но где-то в узких переулках французского квартала затерялась моя глупая младшая сестренка, она не села в этот самолет, она осталась в прошлом без возврата, осталась в памяти, которую нельзя стереть, но и не пережить с начала. Ребекка во сне склонила голову мне на плечо, и я просто вздохнул - ну и пусть, оставайся свободной, сестра, оставайся навеки свободной от личного монстра по имени Ник.
В тот момент я забыл, что Ребекка не знает всей правды, я забыл, что судьба любит точные счеты и всегда возвращает долги, я забыл, как легко и всего за секунду превращается в щепки весь, казалось бы, каменный мир.
Прослушать или скачать Muse Guiding Light бесплатно на Простоплеер
Прослушать или скачать Duran Duran Before The Rain бесплатно на Простоплеер
L'amour se nourrit d'espérance
L'amour se nourrit d'espérance
Ритуальные жертвы
Часть 2. Свободные радикалы
12. Свободные радикалы. Радикал.
- Домик у озера, лес, камин на первом этаже – уютное место для уик-энда вдвоем, можем даже портрет отца прихватить и мне заодно полотно, поработаем на пленэре: я над пейзажем, ты над техникой мазков и перспективой.
- У меня отличное чувство перспективы!
- А так же довольно стойкая уверенность в себе перед лицом художника, который видел все твои… работы, - я подтрунивал над Ребеккой, пытаясь казаться серьезным, и с трудом сдерживал смех, когда она сужала глаза и смотрела на меня как Медуза Горгона, тщетно пытаясь обратить в камень мертвый камень живой и довольно болтливый.
- Тогда езжай один, ученик Пикассо и сподвижник Шагала, придавайся искусству наедине, - Ребекка сказала «искусству» с такой интонацией, что не оставалось сомнений – под благовидной личиной искусства был спрятан эвфемизм грязного онанизма. Нет, сестренка, этот этап будуарных забав завершен.
- Не сердись, - я обнял Ребекку, стоявшую ко мне спиной, и подул на шею под ухом. Сестра задрожала и откинула голову мне на плечо. И шут с ней, с сестрой, не могу я бороться с каждой мыслью в своей голове, довольно, сестра так сестра. Пока я занимался амелорацией мыслей, Ребекка начала о чем-то говорить, я уловил только «Монтана» и тут же напрягся.
- Прости, что?
- Я говорю, что за домиком, лесом у озера и камином в гостиной можно просто вернуться в Монтану, а не ехать к Дозорной косе в заливе мыса Код… - без особой охоты повторила сестра. Ей самой мысль о Монтане была не менее мучительна, чем мне самому, хоть и по совсем другим причинам. Ребекка боялась, что узнает Эллайджа, а я – что Эллайджа узнает о неведении Ребекки и раскроет ей мою ложь. Мы оба бежали от собственной тени, понимая, что солнце однажды взойдет, и открывшаясь правда разотрет наш придуманный мир в пыль и прах. Но пока еще только рассвет, еще можно самим себе врать, притворяясь, что страх нас не гложет.
- Нельзя. Я сжег дом.
Оценив мой решительный тон, Ребекка не отважилась обвинить меня в безрассудстве или задать очевидный вопросов о причинах такого поступка. Или просто решила, что виною всему был ее скороспешный отъезд.
- Пусть будет домик в заливе. И мольберты с собою возьмем. Но портрет я тебе не покажу, в качестве платы за неаккуратные мазки и завалившуюся перспективу всех моих прочих… работ, - передразннивая мои же слова, Ребекка закатила глаза под тонкие, едва не прозрачные веки, изобразив острый приступ раздражения и недовольства.
Дорога из Ньютона к заливу занимает совсем немного времени, всего какой-то час езды по 95 Шоссе Дивизиона Янки со съездом на 3 Шоссе Пилигримов, ведущему к Плимуту вдоль восточного побережья Атлантики. Залив мыса Код виден не сразу, приходится свернуть на безымянное шоссе 3А и подъехать к берегу, который значительно выше самой океанской косы, поближе, чтоб разглядеть тонкую прибрежную полоску светло-желтого песка.
Выйдя из машины, Ребекка вдохнула бриз полной грудью.
- Здесь дышится легче, чем в городе, такая приятная влажная соль и немного горечи в воздухе сразу выдают океан, до которого всего сто шагов.
- Держи свой портрет, - я передал сестре ее, закутанную в темно-бардовую ткань, довольно большую квадратную раму, - и мое полотно, - моя рама была вытянуто-прямоугольной, уже чем у Ребекки, но длиннее, на ней хорошо рисовать горизонты и берега. – А я возьму сумки и мольберты.
- Справишься сам?
- Будь я живым и хрупким, я бы проникся твоею заботой, а так получился глупый вопрос, я всю машину могу занести в нашу спальню, если попросишь.
- Не надо машину, мольбертов и сумок будет вполне достаточно, хвастунишка Ник.
В домике было светло и уютно: много окон в черных решетчатых рамах, деревянные медово-коричневые панели на стенах и отполированный, светлее чем стены, пол из сосны, перед камином из глины и камня – ворсистый ковер под шкуру медведя, за которым стоит темно-коричневый диван на двоих и еще одно кресло из кожи. Вдоль торцевой стены приколочены полки с книгами в пестрых обложках: романы и детективы, а над камином – винтовка, прибитая дулом вниз.
- Винтовка и книги - мой любимый декор, - резюмировала Ребекка, и мы гуськом пошли по деревянной лестнице в цвет пола на второй этаж, распаковывать вещи.
От дома к океану тоже вела лестница, спускавшаяся по спирали круто вниз, ее древесина была старой, хоть и дубовой, а значит – надежной, белая краска растрескалась и местами осыпалась на серые влажные ступеньки. Я нес мольберты и пару шезлонгов, Ребекка – полотна и чемоданчики с художественными принадлежностями: мой большой темно-черный с золотой гравировкой М по углам и простенький белый - ее, больше похожий на сумочку для прогулки, чем на вместилище красок, кистей и палитры. Я бросил шезлонги на песок и выставил мольберты рядом друг с другом поближе к воде.
- Не так, - запротестовала сестра и повернула свой перпендикулярно моему.
- Но так ты теряешь весь свет…
- Зато сохраняю здравый рассудок и гордость, ограждая себя от твоих замечаний, пожеланий и настойчивых разумных советов.
- Неужели я такой монстр от искусства?
- А разве я не говорила раньше, ты смесь Сталина и Марии Монтессори: делай как хочешь, но я один знаю как лучше, так что слушай меня. А света мне хватит в любой точке пляжа, я не с натуры рисую, а держу все в своей голове.
Положив чемоданчики на подставки, Ребекка сначала раскрыла мой, аккуратный как после приступа ОКР (обсессивно-компульсивного расстройства), после - свой, где кисти, тюбики с краской и грифельные карандаши устроили оргию свалкой. Я разложил шезлонги в тени у подьема скалы, бросил на них наши вещи и пошел рисовать. Ребекка осторожно развернула драпировку, смотала ее в небрежный комок и ловко забросила на шезлонг. Я время от времени косился на Ребекку, но она была погружена в себя и взглядов моих не ловила.
Когда солнце перешло свой зенит и спешило на спад, я промыл в специальном растворе все грязные кисти, сложил их сушиться в хорошо вентилируемый тубус, завинтил банки с водой и раствором и закрыл чемодан.
- Я поплаваю.
- Да на здоровье, - не отрываясь от полотна, бросила Ребекка, сейчас она что-то на нем подчищала бурой тряпочкой в голубых кляксах. Я хотел тут же возразить против такой неопрятности и предложить свою чистую губку, но предпочел промолчать - твори безмятежно, сестра, и, раздевшись, вошел в океан.
Когда я вернулся на берег, портрет уже был обернут в свой бархатный гарнисаж, а Ребекка лежала в шезлонге, сбросив вещи прямо на песок. Я поднял и отряхнул от сухих водорослей свой банный халат, завернувшись в который, лег рядом.
Мы молча смотрели как Атлантика поглощает яркий круг осеннего солнца, чтобы тут же бросить им в небо с другой стороны мира, где-то над Тихим океаном. Я нащупал и сжал руку сестры, она улыбнулась мне и ответила встречным пожатием. Мир был прекрасен с какой стороны не смотри.
После нехитрого ужина из прозрачных пакетов, которые мы привезли в термо-сумке из дома, я сидел на диване со шпионским детективом, позаимствованным с верхней полки, а Ребекка, листая «Дверь в лето» Хайнлайна, лежала на «шкуре медведя» у моих ног.
- Тьерри говорит, что я выпала из общественной жизни.
- Много он понимает… - я продолжил читать.
- Ник, не ревнуй, он мой друг, а я от него отдалилась. Вернемся, и все вместе пойдет выпить в бар.
- А все вместе включает меня?
- Хоть ты и противник подобной идеи, но все, что включает меня, негласно, но вполне очевидно, подразумевает нас обоих, так что потерпишь, Никлаус Морган, общество моих пьяных юных друзей.
- Вот видишь, на какие жертвы я вынужден идти из любви к тебе Ребекка…- я мягко рассмеялся, но смешно мне не было, скорее очень грустно и тоскливо. Как будто я уже терял Ребекку, теперь прижавшуюсь спиной к моим ногам как к спинке импровизированного стула.
- Разве я вынуждаю? Скорее прошу.
- Любовь не умеет просить, даже вежливым словом, улыбчивым взглядом, нежной лаской руки она вынуждает нас, требует с нас, она словно крючки, продетые в печень, за которые ты с невинной улыбкой потащишь меня в этот бар пить с детьми вместо того, чтобы поймав в подворотне, одного за другим осушить их до дна, не заботясь, куда потом сбросить такое количество трупов.
- Ник, не надо!
- Вот так больше похоже на правду, не надо – и потянуть, что есть сил за крючки. Твоя любовь умеет причинять мне боль, Ребекка.
- Как странно, а твоя похожа на сон в гамаке и стакан лимонада со льдом в самый полдень, почему такая разница, Ник? – потому что ты пока не знаешь всей правды, глупышка.
- Потому что я дольше и больше люблю, а ты только пытаешься свыкнуться с чувством, пробуя каждый момент на свой клык – отсюда крючки, - потому что я трус и тепло твоей любви ранит мне сердце, а ты – даже в грязи видишь свет, засыпая в своем гамаке над бурлящим вулканом, запивая жару чистым ядом со льдом. Я люблю, потому что теперь это можно, ты же любишь всему вопреки. В этот раз ты меня победила всухую, сестренка, в этот раз я убил себя сам.
Я не знаю, что сниться Ребекке: снова Лондон или просто кошмар, но кричит она громко и не сразу способна проснуться, не смотря на то, что я включил верхний свет и трясу ее прямо в постели за плечи. Когда взгляд сестры стал осознанным, я предложил:
- Хочешь воды?
- Зачем мне вода? – удивилась Ребекка, и правда – зачем?
- Тогда крови.
- Нет, Ник, не хочу, - сквозь тяжелое дыхание слова сестры звучали протяжно и глухо.
- Что случилось, Ребекка? Кошмар?
- Вроде нет… Не знаю, ощущение чего-то плохого внезапно накрыло волной как водой и унесло в глубину, в океан без глади и дна.
- Ты же не ведьма, чтобы беды предощущать.
- Но у Зеленого Шиповника я все предвидела, - слабо возразила сестра.
- Так почему не поборолась с той стаей бродячих псов?
- Было уже слишком поздно, Ник.
И тут ожил ее мобильный, разрывая тишину рингтоном этого Тьерри, "Sacrés Français" пел нежный женский голос, пока сестра смотрела на меня застывшим взглядом выпученных глаз, на посеревшем и окаменелом лице. Но, если честно, первой была мысль, что на Ребекке вовсе не было лица.
Прослушать или скачать Corner of your Heart бесплатно на Простоплеер
L'amour se nourrit d'espérance
L'amour se nourrit d'espérance
Ритуальные жертвы
Часть 2. Свободные радикалы
11. Свободные радикалы. Свобода.
Когда-то в Лондоне, внезапно открыв глаза посреди ночи и глядя в купол бархатного золотого балдахина, я долго плакала - мой сон, чудесный милый сон, ушел, оставив меня в разобранной постели холодной спальни совсем одну. В грозу. А грозы - это не мое.
В детстве я тоже плакала в ночную непогоду, а Ник, тихонько, чтобы не заметили ни братья, ни отец, держал меня за руку. Вот так под утро мы и засыпали - сцепившись пальцами тощих детских ручек, высунутых из-под шерстяных колючих одеял.
В ту ночь мне снилось, что сквозь раскаты грома я слышу шепот "не бойся, Ребекка, это просто летняя гроза, наступит утро и снова будет солнце, вот увидишь", а вспышки молний, освещая мою низкую лежанку, выгрызали из кромешной темноты улыбчивое личико маленького Ника. Но на шелковых простынях помпезной деревянной кровати с пышным балдахином была лишь я и больше никого. Как тут не плакать от осознания невосполнимости потери?
Сегодня мне приснился Лондон. И все еще в плену кошмара, я села на постели, пытаясь нащупать рукой ночник на низкой тумбе у кровати, но та исчезла, как исчез когда-то Ник, оставив пустоту замест себя. Свет вспыхнул слева, упав мне на лицо неразличимым полукругом золотых холодных искр. Ник, зевая, часто моргал, сам на секунду ослепленный яркой вспышкой лампы, соперницы, царившей ночью в спальне, темноты. За окном что-то мигнуло белою прожилкой на индиго-черном небе и тут же разразился гром, бросая в дрожь стекло в оконной раме, залитое потоками мутной дождевой воды. Сегодня я проснулась в спальне Ника.
- Ребекка, ты кричала.
- Я?
- Ты думаешь, я прячу под кроватью еще одну сестру Ребекку, запасную?
- Скорее надувную, - Ник хрипло засмеялся, после сна голос у брата всегда садился и звучал осипшим, теперь я это точно знаю.
- Предпочитаю подлинники всем лучшим репродукциям, а плоть и кровь - резине. Приснился страшный сон?
- Лондон, я одна, а за окном - вот это, - я показала пальцем на окно, за ним как раз опять блеснула вспышка.
- Я помню, ты не любишь грозы. Иди ко мне, - Ник откинул правую руку на постель и поманил меня к себе движеньем тонких пальцев. Наверно, стоило поспорить с ним или съязвить чего в ответ, но я лишь поплотней прильнула к его голой грудной клетке, позволяя обнять себя сильней, прижать поближе. Ник щелкнул выключателем, и спальня погрузилась в темноту.
- Ненавижу ночной дождь. Он как насилие над кем-то беззащитным,
- Когда тебя смущало насилие над слабыми, Ребекка?
- Всегда. Сначала. Потом ты убедил меня в обратном.
- Да я просто твой личный лорд Генри, молодой глупышка Дориан, - Ник попытался пошутить.
- А разве нет? - шутка не показалась мне смешною. В начале нашего пути я была действительно невинна, так что, живи мы по-другому, кто знает, где бы мы сейчас нашли ночлег. - Ты мой старший брат и я мечтала быть во всем похожей на тебя, но все потребовало жертв, и я их добровольно принесла.
- Разве мы не договорились, что больше никаких сестренок и старших братьев?
- В темноте все можно, в темноте не спрячешь правды от самих себя.
- Тогда как тебе перспектива грязного близкородственного секса? - Ник напрягся и посерьезнел. - Дашь брату перед сном?
Я с силою толкнула Ника в грудь.
- Не говорит так! Не смей так говорить со мной! Если я твоя... - опять я не смогла сказать "любовь", Ник никогда не называл меня любимой прямо, слово «любовь» сгорало где-то в недрах его горла, так и не дойдя до языка - …любовница, то будь со мною вежлив, а если шлюха на ночь - то все было прекрасно, с тебя 5 сотен и вызови такси, а я пока оденусь, - я попыталась вырваться из плена рук и встать, но брат даже не шелохнулся от моих попыток оттолкнуть его или ослабить хватку, вдавившую меня в его вздымающиеся и опадающие в такт дыханью ребра.
- Очередной демарш, Ребекка? Во-первых: прекрати истерику, понятно же, что я тебя не отпущу, хоть в горло мне вгрызись, пытаясь отстраниться. Во-вторых: мы либо брат с сестрой, либо любовники Никлаус и Ребекка, нельзя скакать между вагонами двух мимопроходящих поездов, определись и дай мне знать кто я тебе: распутный старший брат, забравшийся в твою постель или любовник, с которым ты легла по доброй воле.
- Ты знаешь сам...
- Возможно, но ты, похоже, нет. И, в-третьих: я никогда не называл шлюхой сестру.
- Конечно, а в Монтане...
- В Монтане я прижал тебя к стене, разведя коленом ноги, Эллайджа с тобой часто так вот обнимался?
- Ник, фу!
- И я о том же, в Монтане я приревновал тебя к мальчишке-футболисту, и если бы верх надо мной взяла не выдержка, а старый добрый алкоголь, я взял бы тебя прямо у стены сквозь крики, слезы и просьбы прекратить, не делать тебе больно...
- Ник...
- Я выбрал в тебе женщину, Ребекка, прошу теперь тебя решить, брат я тебе или любовник, не хочется в конце любовного романа остаться монстром из статей о преступлениях на сексуальной почве.
- И ты бы, правда, изнасиловал меня? - слово на "и" горько на вкус как кожура лимона.
- Я пожалел бы утром, но вечером я взял бы тебя даже против (твоей) воли, да.
Ник попытался убрать руку, освобождая меня из своих оков, но я держала его крепко за запястье, не позволяя оттолкнуться от меня. В темноте не спрячешь правды, в темноте все можно, в темноте я с легкостью переживу и не случившееся на лестнице в Монтане грубое насилие, и раунд грязного близкородственного секса, и невозможность произнести вслух долгожданное «люблю». Пока Ник рядом, в темноте бояться глупо.
- Отличный ресторан, целых четыре целых и семьдесят пять сотых звезды по рейтингу довольных посетителей, ушедших сытыми и благодушными оттуда.
- А как там поступают с недовольными и неблагодарными, срочно меняют блюдо дня на шницель по-венгерски?
Пока мы шли от машины Ника к ресторану по узкой полосе тротуара между запруженной вечерним трафиком улицей Вашингтона и плотною стеной фасадов разнокалиберных публичных заведений: кинопроката, спорт-бара, салона мебели для младенцев и прочих лавочек, открытых допоздна, меж нами велась привычная перепалка двоих, пожалуй, временами слишком острых, остроумий.
- А 4,75 по мнению жителей Ньютона – это сколько в переводе на красный гид Мишлена?
- О, довольно много, например, не важничай и, молча ешь салат из крабов с эстрагоном, запивая Шардоне Клима за 21.99 целая бутылка.
Ник рассмеялся. Перестав его все время злить и доводить до крайней степени психического перевозбуждения, я, внезапно, оказалась потрясающе веселой и забавной собеседницей. Нужно сказать, но я не стану(!), что красота (или забавность, кому что) не в тех, кто умещает чарующее качество в себе, а прямиком в глазах смотрящего с любовью. Но о любви мы, все еще, не говорим, по крайней мере – прямо.
- А за Мишленом в оргинальном исполнении нужно отправиться в Нью-Йорк или, умерив аппетиты, просто поесть дома, развалившись на диване, горстями волчих ягод, запивая охлажденной кровью из пакета.
- Волчьи ягоды – засчитано, туше.
- Всего лишь ранила? Скажи хотя бы, что линкор дал течь на нижней палубе.
- Всего лишь эсминец, Ребекка. Теряешь сноровку, … - Ник замер на полуслове, а это значит, как бы он не заверял, что сестра больше не актуальна и теперь я – любовница без всяких оглядок, сам сейчас хаотично соображает, чем заменить в конце фразы «сестренку», чуть не сорвавшуюся с языка и зажатую между зубами в самый последний момент.
- Возможно, - прекращая мучения брата, я дала туманный ответ на вопрос о сноровке и остановилась у прозрачных дверей Lumière, являющих собой прямоугольник простого толстого стекла в темно-коричневой железной раме. Ник тут же обогнул меня, чтобы галантно пропустить даму вперед, придерживая дверь вместо швейцара, за которым, видимо, тоже придется покупать билет в Нью-Йорк.
Внутри было довольно многолюдно, метрдотель рассаживал гостей за небольшие квадратные столики, расставленные вдоль стен, или в кабинки с диванами, пересекавшие центр зала змееподобным лабиринтом строгих геометрических форм. Вся отделка и фурнитура, даже одежда официантов, были выполнены в сливочно-белых тонах с незначительным вкраплением бардового и сияли глянцем, так что свет, падающий из белых куполообразных потолочных плафонов, отражался буквально от всего и, после уличных сумерек, немного резал глаза.
Наш заказ был на мое имя – Майклсон (Ник ведь теперь у нас Морган с легкой подачи моего болтливого языка), так что, мельком взглянув на карту рассадки, метрдотель улыбнулся нам теплой дежурной улыбкой и повел между столиков и кабинок по залу, направляясь к окну, где нас уже ждал сервированный на двоих столик. Пока мы шли между пьющих, жующих и смеющихся шуткам своих визави сытых довольных людей, Ник, внезапно взял меня за руку и, не сбавляя шага, поднес тыльной стороной ладони к губам, чтобы поцеловать. Поцелуй был холодным, но милым. И странным. В бытность братом Нику нередко доводилось держать мою руку в своей, но тогда это было будничным, обыденным жестом, а сейчас вызывало стеснение и вгоняло в приятный озноб. Наверное, все дело в том, что раньше я покорялась послушной сестрой воле брата, а сейчас отзывалась взволнованным женским естеством на ласку мужчины, позвавшим меня на свидание в ресторан, который я выбирала сама. Ник позволил мне выбирать! В жизни смертных такое сравнимо с вручением ключа от квартиры и пароля от банковской карты – «я люблю тебя» на практичный бытовой лад.
Отпустив мою руку, Ник легко отодвинул мне стул, помогая присесть за наш столик, а когда опустился на свой стул, напротив меня, снова взял мою руку в свою поверх чисто-белой, сильно накрахмаленной скатерки, слегка грубоватой на ощупь. Потом подошел официант и Ник принял у него оба наших меню и винные карты для себя и для дамы. Передав мне две тонкие папки в бежевом кожаном переплете, брат, пытаясь говорить невзначай, сделал мне комплимент:
- Сейчас я должен отметить, Ребекка, что твой вечерний наряд поражает воображение, хоть и не оставляет простора для фантазии.
- Это был комплимент или просьба прикрыться? – мне захотелось поддержать эту шаловливую пикировку, обстановка заведения прекрасно располагала к интимному шепоту через стол.
Ник бесстыдно улыбнулся и, спрятав лицо за разворотом меню, сообщил 3 видам супа и 6 основным мясным блюдам:
- Я любуюсь любою тобой, а другие – пусть смотрят в тарелки, это ведь ресторан, а не выставка дам.
Я тоже раскрыла меню.
Заказав утку с вишнями мне и органический стейк с кровью Нику, мы согласились на общее Пино Нуар 2002 года и отвергли десерт.
- Поедем сегодня ко мне? – в ожидании ужина, Ник все так же держал мою руку, выводя большим пальцем витиеватый узор на запястье. Расслабленность и благодушие красили брата, но ответ мой был однозначное:
- Нет. Во-первых: среда, а у нас уговор, во-вторых: на мне висит проект для сдачи – портрет незнакомца в быту.
- И кто на портрете?
- Отец.
Ник напрягся молниеносно, сжав мне ладонью ладонь как в тисках. Нужно слушать до конца, дурачок.
- Твой отец. Со своим я имела знакомство.
- Мой отец? – разжалась стальная ладонь.
- Я полагаю, что он существовал когда-то, если только Эстер не призвала себе в грелюшоны одного из демонов ада, хотя, зная тебя, эта версия имеет большую вероятность оказаться в итоге единственной истинно верной.
Ник расслабился и рассмеялся, продолжая выводить пальцем круги на тонкой, словно папиросная бумага, коже моей открытой кверху руки.
- Я хочу на него посмотреть.
- Давно не смеялся? Из нас двоих – художник ты, а я твой бесталанный подражатель.
- Моя любимая женщина рисует портрет моего отца, возможно, демона ада, так что будь там грубый набросок, большеносая карикатура или даже россыпь пересеченных кругов вместо тела – я должен это увидеть, понимаешь, Ребекка?
Я сглотнула. Ник назвал меня любимой женщиной. Пусть это еще не любовь в широком значении слова, но уже и не любовница - субститут неловкой сестры.
- Ты напряглась, - брат смотрел на меня с молчаливым вопросом, и мне не захотелось выдумывать отговорку или юлить, не сейчас, не когда мы настолько друг другу близки (и не только узостью стола, но и открытостью душ).
- Ты назвал меня любимой женщиной.
- И? – не оценил по достоинству важность события Ник.
- Это впервые.
- Ерунда, я постоянно называл тебя любимой, - брат только мотнул головой, подтверждая незначительность слов скупым жестом.
- Ник, это впервые, - я повторила с нажимом, вывернув свою правую руку из пальцев Ника, чтобы скрестить ее с левою на груди. Момент был испорчен и брат это понял.
Приподнявшись со стула, отъехавшего назад с противным скрипом, он перегнулся через – благо, узенький! – стол и посмотрел на меня в упор, буквально нос к носу прижавшись свои лицом к моему:
- Ребекка – ты и есть вся моя любовь. Все, что во мне есть от этого светлого чувства – я получил прямиком от тебя, во мне нет, да и не нужно, места для других любовей. Так что назвать тебя любимой – это любвная любовь, двойная констатация одного неоспоримого факта.
- Ваша утка и стейк, - сообщил официант и Ник сел на место.
Остаток ужина мы молчали: Ник все сказал и прибавить было нечего, а я пыталась в уме осязать границы наших отношений. «Ты и есть вся моя любовь, Ребекка». То, что казалось мне издалека ручьем, вблизи было безбрежным океаном, чарующим, но и пугающим до дрожи. За время ужина я трижды уронила вилку и чуть не опрокинула бокал с вином, но Ник успел его поймать и протянуть обратно в слабую хватку моих дрожащих пальцев.
До моего дома от Lumière можно дойти пешком минут за 20, но мы приехали сюда на машине Ника – он забрал меня у порога коттеджа и сопроводил в ресторан, хотя для этого ему пришлось вернуться домой, переодеться и вывести из гаража свой Мерседес – прошлую ночь, как и все остальные по будням, он провел у меня.
- Давай заберем демонический фронтиспис de ton père и поедем к тебе, ссудишь мне один из своих роскошных мольберт для творческих мук, м?
- А как же среда?
- Прекрасно продолжит свое течение на улице Лощинной в доме…
- 245.
- В доме 245 среда еще ни разу не бывала, суббота с воскресеньем задаются и выглядят нелепо в глазах будней.
- Согласен, нужно исправить календарную несправедливость. Заедем за твоей картиной, - Ник хотел сказать мазней, но благоразумно удержался в рамках приличия – вот как укрощает самодуров надежда на скорый секс, - и вперед, в приют грез, ведь «если способность женского сердца любить не умерла, ничего еще не потеряно».
- Ты всегда выбираешь что-то особо мудреное, Ник, - Ремарк был уместен для нас: та же горечь начинки в глазури из внешнего счастья.
- Сказала девушка, процитировавшая несколько месяцев назад на кладбище Ньютона легенду об Уленшпигеле.
- Так я пытаюсь не отстать в развитии, в моей истории, в отличии от твоей, есть некоторые пробелы.
- Ты никогда мне не простишь этот кинжал, я полагаю.
- Никогда, пока мы помним все детали – мы остаемся Ником и Ребеккой, а не комичной парочкой влюбленных дурачков.
Ник остановился на пути к парковке так резко, что я влетела ему в спину, не успев затормозить. В последнее время он постоянно держал меня за руку, держал к себе поближе, как будто я могу потеряться в толпе или спрятаться в шкафу. Даже сейчас, распластавшись нелепым скатом на его каменной спине, я ощущала своею холодной ладонью прохладную сухость его.
- Ник, что?
Но брат молчал, так что я прижалась щекою к его плечу, свободной рукой обхватив ширину груди брата, вцепившись пальцами в лацкан пиджака.
- Ник, - я снова его позвала. Пусть вечерняя улица Вашингтона и опустела, стоять посреди тротуара как скульптуре из пантомимы было немного неловко.
- Поедем сразу ко мне.
- Почему? А портрет?
- Воображение, наконец, победило, так что хочу разорвать это твое полупрозрачное манкое платье и снова увидеть тебя такою как есть, настоящей Ребеккой.
И я не нашла что ему возразить.
Спустя 20 минут мы вошли в спальню Ника. Воображение пождимало, так что Ник торопился раздеться, путаясь в пуговицах, застежке ремня и даже в брючине костюма, я – напротив, легко сбросила платье и ждала его на постели, наблюдая за антрепризой с одеждой. Разобравшись с оберткой, Ник спешил вручить мне подарок, но я сделала пальчиком строгое «ни-ни» прямо у него перед носом:
- Кто-то забыл разорвать в порыве страсти мое порочное платье, хотя обещал...
- Ладно, - Ник свесился с кровати, легко подхватил платье с пола, взял по лямке в каждую руку и молниеносно разделил вечерний туалет (за 3 тысячи долларов) на два равновеликих лоскута черной материи с кружавчиками и гипюром, - уже разорвал. Сейчас будет страсть.
Прослушать или скачать The Bravery I Am Your Skin бесплатно на Простоплеер